Иосиф Гольман - Хранитель Реки

Разумеется, я не пытался объяснять весь вышеизложенный ужас Афанасьеву, который кроме рисунка вел у нас на младших курсах и пластическую анатомию. Иначе получил бы не только двойку, но и скорую психиатрическую помощь.

Ну и ладно. Это ведь только кажется, что все мы живем в одном мире. На самом деле у каждого – свой мир.

Кстати, Ленка на последнем портрете – не только с руками-крыльями. Она еще и с двумя персиками. И персики эти выписаны так – для меня подобное несложно, – что хочется пальцем дотронуться до влажного, покрытого мягким, приятным на ощупь пушком, красно-желтого бока.

Это – привет сразу двум имевшим на меня влияние людям – моему любимому Валентину Александровичу Серову и уже упомянутому Виктору Семеновичу Афанасьеву. Последний много моей кровушки выпил, в тяжелых психических отклонениях подозревал, но рисовать научил. Я имею в виду правильно рисовать, поскольку неправильно я всегда умел. Теперь же, когда визуализация внешнего и внутреннего мира есть моя главная задача, и то, и другое умение постоянно пригождается.

Ну, вроде все. Готов к труду.

Я окликнул Надюху, она обычно не упускала возможность поработать со мной на пленэре. Причем и листочек у нее свой, и кисточка, и краски.

Честно говоря, после открытия ее, скажем так, нестандартного развития я ожидал, что и в рисовании она окажется вундеркиндом. Оказалось – обыкновенная девчонка с обыкновенными детскими рисунками.

Хотя опять неправильно выразился. Обыкновенных детских рисунков не существует. Все, что рисуют или живописуют дети без вмешательства взрослых – как правило, законченные шедевры, если, конечно, их не рассматривать с точки зрения В.С. Афанасьева.

Вот такие шедевры и создает Надюха. Она знает все о Тициане, Брюллове, Врубеле, Пикассо и Кокошке, но рисует, как шестилетняя девочка Надюшка, кем, собственно говоря, и является.

– Надюха! – закричал я изо всех сил. Это тебе не московская квартирка, здесь из помещения в помещение вполне можно телефонную линию прокладывать. – Надюха, ты где?

– Что ж ты так орешь? – возмутилась Ленка, домывавшая посуду после позднего завтрака.

Надюха появилась. Значит, не зря орал.

– Надюшка, ты со мной на мотив пойдешь?

– Не-а. Я на речку хочу. Кораблик пускать.

– А может, сначала со мной, а потом вместе на речку? – Я по-московски побаиваюсь отпускать ее одну.

– Я попускаю и к тебе приду. Ты где будешь?

– На речке, ближе к озеру.

– Отлично! Мы к тебе сами приплывем! – обрадовалась Надюха: ей и порисовать хотелось, и кораблик попускать. Я ее понимал: сам пять минут назад был перед подобным выбором – и с портретом хотелось повозиться, и мотив упускать жалко.

– Только ты в воду глубже коленок не заходи, ладно? – попросил ее.

– Ладно. – Надюха добродушно простила мне очередную городскую глупость – плавает она, как рыбка, и еще ни разу я не видел ее замерзшей в здешней отнюдь не крымской воде.

Но я, человек, испорченный столицей, все равно настаивал:

– Обещаешь?

– Обещаю.

Вот теперь можно быть спокойным полностью. Надюха – человек-кремень, если сказала, значит, так и будет.

– И еще. Если тучи увидишь – бегом домой. Хорошо? Не ко мне по берегу, а домой.

– Хорошо, хорошо, – к этому предупреждению она отнеслась серьезно, силу местных штормов уже видела. – Прибегу при первой тучке, – говорит она. И, как абсолютно честный человек, добавляет: – Черной.

Понятное дело. Если тучки белые, то бежать со всех ног под крышу необязательно.

Надюха сняла с подставки корабль, сооруженный ей отцом. Я не разбираюсь в марках парусников, но, скорее всего, это была копия какого-то старинного русского купеческого судна: толстенькое, не слишком поворотливое чрево, бушприт с подобием статуи на конце, две мачты с двумя рядами парусов и небольшая надстройка на корме. Все это сделано так, что увеличь кораблик раз в сто – и купцы могут грузить в него тюки со своим самым модным, по меркам семнадцатого столетия, товаром. Даже стекла в крошечных окошечках жилой надстройки, даже резьба на обоих бортах, даже веревочные леера по бокам палубы. Короче, молодец Бакенщик. Сделал дочери игрушку, которую точно не купишь ни в каком «Детском мире».

Надюха умотала к речке. Я посмотрел в окно – к вяльминскому мосту. Вот и хорошо, там мелко. А между мелкой речкой и ее глубоким – хотя и недлинным, недалеко от впадения в озеро, отрезком уже буду я, собственной персоной. Так что пусть здесь нравы и простые, но даже по московским меркам ребенок не будет играть в опасные игры.