Родриго Кортес - Кукольник

Мэр Торрес почуял, что у него появился шанс, мгновенно. Он личным письмом пригласил Фергюсона из Нового Орлеана, а когда тот приехал, встретил у парома, отвез в муниципалитет, провел его в свой кабинет и молча положил деньги на стол перед ним.

— Здесь три тысячи долларов, лейтенант. Платите агентуре, наймите охотников, займите любой кабинет муниципалитета или полицейского управления, в общем, делайте что хотите, но убийца Артура Мидлтона должен быть изобличен и предан суду. Вознаграждение за поимку отдельно.

Фергюсон некоторое время размышлял о том, сумеет ли отпроситься у начальника полиции города, не подавая в отставку, но все-таки деньги со стола взял.

— Я представлю вам отчет за каждый доллар, мэр Торрес, — кивнул он.

На этот раз Джонатан Лоуренс пришел к Фергюсону сам.

— У меня есть что сказать, лейтенант, — с трудом выдавил он.

— Говорите, — почти равнодушно кивнул Фергюсон.

Лоуренс некоторое время собирался с духом и вдруг выпалил:

— Этот мой негр… Платон…

Лейтенант превратился в слух.

— Короче, этот мой негр… вы же знаете, как они склонны к разным байкам…

Фергюсон ждал.

— В общем, он считает, что Втор… что этот убийца идет по следам моей крови.

— Как так? — поднял брови лейтенант.

— Я сам не понимаю, что это значит, — растерянно пожал плечами Джонатан. — Да и он толком объяснить не может… но планы убийцы имеют какое-то отношение ко мне.

— Это очевидно, — согласился лейтенант. — Здесь почти каждое убийство имеет отношение к вам. И все-таки, что значит «идти по следам вашей крови»?

Джонатан непонимающе замотал головой.

— Для меня это загадка.

— А этот ваш Платон, он что — колдун?

— Я бы не сказал, — вздохнул Джонатан. — Ну, гадает немного, ну, верит, как и все здешние черные, в какого-то Мбоа, молится по-своему, но работник он хороший и очень послушный!

Джонатан вдруг замер и тоскливо уставился в пространство перед собой.

— По следам вашей крови… — задумчиво проговорил Фергюсон. — Странно. Очень странно. И что вы собираетесь делать?

— Я не знаю, — поджал губы Джонатан. — Свадьба расстроилась, теперь на полгода в семье траур. Дядюшка в Европу зовет, но вы же понимаете, если я в такой момент уеду… Что подумают соседи?

— Ничего хорошего, — понимающе кивнул Фергюсон.

Снова наступила тягостная пауза, и наконец Джонатан решился задать главный вопрос:

— Лейтенант, а что собираетесь делать вы?

— Искать, — пожал плечами лейтенант. — И, кстати, я уже послал к вам несколько констеблей, для надежности, но не соблаговолите ли дать мне письменное разрешение находиться на ваших землях в любое удобное для меня и полиции время? Мне кажется, это было бы полезно.

Джонатан на секунду ушел в себя. Полиция в доме, конечно, совсем не то, что ему нужно, но Второго он все-таки опасался больше.

— Разумеется, лейтенант, — с немного натужным жаром отозвался он. — Прямо сейчас написать?

— Немедленно.

В эти несколько дней Луи мог подойти к Джонатану на расстояние вытянутой руки дважды — возле церкви и неподалеку от полицейского управления. Это был хороший знак: Мбоа явно был благосклонен к своему верному слуге. Но Луи знал, что время еще не наступило, и, пока он не пройдет по следам крови семьи Лоуренс до конца, убить Джонатана не удастся. И вот здесь возникли неожиданные трудности. Совершенно внезапно в поместье Лоуренсов появился патруль из двух десятков констеблей.

Они круглосуточно обходили все плантации, проверяли каждое подсобное помещение и останавливали каждого, в ком хоть немного сомневались. Практически белый Луи был бы заметен среди трех с половиной сотен черных, как месяц на ночном небе, а значит, оставалось затаиться неподалеку и ждать.

Когда Джонатан вернулся от Фергюсона, Платон взял из его рук плащ и трость и только потом произнес:

— Второй уже здесь.

У Джонатана подкосились ноги.

— Где?!

— Недавно вокруг дома прошел, затем в деревню наведался, а сейчас, наверное, в камышах.

— Откуда знаешь?

— Вот… — Платон сунул руку в карман и вытащил горсть мелких разноцветных предметов.

— Что это?

— Унгу… что-то вроде вашего креста. Это его защищает.

Джонатан наклонился над розовой ладонью Платона и вгляделся: связанные в пучки цветастые птичьи перышки, три аккуратно просверленных камушка, надетых на тонкую, видимо, тоже птичью кость, пропитанная кровью тряпица…

— А это не дети оставили?

Платон поджал губы.