Хулио Кортасар: 62. Модель для сборки

Вхожу я вечером в мой город, я спускаюсь в мой город,
где кто-то ждет меня, а кто-то избегает и где надо уйти
от страшного свиданья, от чего-то, чему нет имени,
от встречи с пальцами, с кусками плоти в шкафу,
с душем, которого никак не найдешь, а в моем городе
есть много душей,
есть канал, прорезающий мой город посередине,
и большие корабли без мачт проплывают
в нестерпимой тишине,
они идут в порт, который я знаю, но, возвратясь,
забываю,
в порт, совсем непохожий на мой город,
где никто не всходит на корабль, где остаются навсегда,
хотя корабли плывут мимо и на гладкой палубе кто-то
стоит и смотрит на мой город.
Вхожу, сам не знаю как, в мой город, а порой, иными
вечерами,
иду по улицам вдоль домов и знаю, что это не мой город,
мой город я узнаю по притаившемуся ожиданью,
по чему-то, что еще не страх, но похоже на страх, и его
сосущую жуть, и, если это мой город,
я знаю, что сперва будет рынок с торговыми рядами и
с фруктовыми лотками,
блестящие рельсы трамвая, уходящего куда-то вдаль,
туда, где я был юн, но это было не в моем городе,
а в квартале вроде
Онсе в Буэнос-Айресе; там запах коллегии,
спокойные стены и белая кенотафия,
улица Двадцать Четвертого Ноября,
где, может быть, нет кенотафий, но она есть в моем
городе, когда приходит его ночь.

Вхожу через рынок, где сгущается роса предвестья,
пока еще безразличного, благодушно грозного, там на
меня смотрят торговки фруктами,
они зовут на свидание, возбуждают желание, и мне надо
идти туда, где скорбь и тлен,
тлен – вот тайный ключ к моему городу, мерзкое
производство воскового жасмина,
вот извилистая улица, ведущая меня на встречу
с неведомым,
лица рыбачек, неглядящие их глаза и вызов
на свидание,
и потом отель, на одну эту ночь, а завтра
или когда-то потом будет другой,
мой город – это бесчисленные отели и всегда один и
тот же отель,
тропические веранды с тростниковыми стенками
и жалюзи и москитные сетки и запах
корицы и шафрана,
номера идут один за другим, и во всех светлые обои,
плетеные кресла,
и вентиляторы на фоне розового неба,
и двери, никуда не ведущие,
нет, ведущие в другие номера, где еще вентиляторы
и еще двери,
все это – тайные ступени, ведущие к свиданию, и надо
входить и идти по безлюдному отелю,
а то вдруг лифт, в моем городе столько лифтов, почти
всегда есть лифт,
в котором страх уже начинает сгущаться, но иногда
лифт бывает пуст,
когда тебе хуже всего, лифты пусты, и я должен
подыматься бесконечно,
пока не прекратится подъем и лифт не заскользит
горизонтально,
в моем городе лифты похожи на стеклянные клетки и
движутся зигзагами,
проезжают по крытым мостам меж двумя зданиями, и
внизу открывается город и все сильней кружится голова,
потому что мне снова надо войти в этот отель или в
нежилые галереи чего-то,
что уже не отель, но огромный ангар, куда ведут
все лифты, и двери, и все галереи,
и надо выйти из лифта и искать душ или клозет,
потому что так надо, без объяснений, потому что
свиданье – это душ или клозет,
а вовсе не свиданье,
ищи счастья в одних трусах, с мылом и расческой,
но всегда нет полотенца, надо искать полотенце и клозет,
мой город – это бесчисленные грязные клозеты,
и дверца у них с глазком,
но без задвижки, там воняет аммиаком, и душ
тоже в этом огромном сарае с замызганным полом,
и всегда там полно людей, людей без лиц,
но они там,
они в душевых, они в клозетах, где тоже
почему-то есть душ,
где я должен мыться, но нет полотенец и некуда
положить расческу и мыло, негде оставить одежду,
а ведь иногда
я бываю в городе одетый, и после душа надо идти
на свиданье,
я пойду по улице с высокими тротуарами, такая улица
есть в моем городе,
и выходит она на пустырь, удаляя меня от
канала и от трамваев,
и вот я иду по ее тротуарам из оббитых
кирпичей, вдоль плетеных оград,
там все встречные враждебны, лошади – призраки и
слышится запах беды.
А не то возьму и пойду по моему городу, и зайду
в отель
или выйду из отеля, и попаду в место,
где всюду клозеты, загаженные мочой
и экскрементами,
или буду там с тобой, любовь моя, бывало же, что я
спускался в мой город с тобою
и в трамвае, набитом чужими, безликими пассажирами,
вдруг понимал,
что надвигается ужасное, что нагрянет Жуть, и мне
хотелось
прижать тебя к себе, уберечь от страха,
но столько тел разделяло нас, и когда, топчась
и толкаясь, тебя вынуждали сойти,
я не мог последовать за тобой, я боролся с коварно
резиновыми фалдами и лицами,
с бесстрастным кондуктором, с бегом трамвая
и его звонками,
пока на каком-то углу не вырвусь, и, соскочив,
оказывался на сумеречной площади.
О, знать, что ты кричала, кричала, заблудилась в моем
городе, была так близко и недостижимо,
навек заблудившись в моем городе, вот это
и была Жуть, было то самое свиданье,
роковое то свиданье – мы навек были разлучены в моем
городе, где
для тебя, конечно, не будет ни отелей, ни лифтов, ни
душей, лишь ужас, что ты одна, и вот кто-то
молча приближается к тебе и кладет тебе на губы
бледный палец.