Асар Эппель - Латунная луна - рассказы

Пропевши таковые глупости, он поворачивается уходить на улицу, однако, бормоча неотвязное “хули нам!”, укладывается вдоль воротины, причем — изнутри двора, потому что совестно от людей. Но так, чтобы туловищем дорогу к воротам не перекрывать.

Горестная Варя выходит за ворота и, увидев торчащую из-под них человечью ногу, обмирает. А это Государцев для удобства пьяного отдыха высунул на земляной тротуар мужскую конечность в задратой брючине.

— Вы чего, дядя Государцев! — ужасаясь бормочет Варя окаменевшему за воротиной мужчине и заталкивает постыдную ногу во двор.

Пока Государцев, припав к родной земле, спит, хвастая во сне: “Я Харьков брал, я кровь мешками проливал!” (что неправда), — на его крыльце возникает кот. В придачу к роскошному хвосту кот, зеленоглазый как первая любовь. Предвидя падеж мышей, он уселся кувшинчиком, свалил со ступеньки меховой хвост, собрал правую переднюю лапу в кулачок и вылизывает ее, ждет выноса покойников.

А петуха украли мальчишки, вот кто.

Но как и зачем?

А так и затем.

Их будоражили сведения, что, если петуху отрубить голову, он сразу не помрет, а станет бегать как психованный, что, разумеется, событие невероятное и, главное, подтверждающее факт безголового житья, ибо в один прекрасный день до многих дошло, что они не бессмертны. Отсюда интерес к возможной модификации жизни, каким-то косвенным образом освобождающей от появившихся с возрастом страхов: вдруг они, например, гермафродиты, как местный человек Юлий Ленский, и не смогут, когда вырастут и получат паспорт, вдуть которой захотят.

В дебрях долговязой непролазной травы на бережке нашей речки им была известна укромная делянка, огороженная ржавой, в разных местах рваной металлической военной сеткой. В потайное это место пацаны забирались сравнивать по длине половые отростки, пускать, кто дальше, детские струи, зачем-то глядеть друг дружке в задницы…

Боже, какие были замечательные времена!

Сейчас, одержимые палаческой мыслью проверить на петухе Юливанны живучесть куриного рода, они и направляются к баснословной речке, ради такого забросивши даже освоенный недавно способ приканчивания уловленных в кулак мух резким швырком об пол.

Стоит, как помним, жара. По травяным кочкам движется в сторону свалки не разберешь какая ростом и годами орава, общий признак которой — наличие на каждом только трусов, из-под которых виднеется множество коленок в коростах и ссадинах от утыканий и преткновений. Загорелые голени под коленками замызганы, причем в расчесах от комаров. У одного на большом пальце ноги обретаются нечистые бинты, а еще кто-то украшен метинами зеленки.

Какой-то из них, давно и хорошо мне знакомый, несет секач. Сейчас это орудие да и само слово почти забыты, а жаль! Секач — небольшая кухонная утварь, для необходимой увесистости (им ведь перерубают кости) целиком, вместе с рукоятью, изготовленная из толстой железной пластины. Как бы вырезанный из тяжкого этого листа, он цветом черный, поверхностью гладкий и с идеально ухватистой по причине правильно угаданного лекального абриса рукоятью.

Стащивший с материнской кухни секач идет чванясь, поскольку добыл нужную вещь, и предполагает, что, уважая принос, ему достанется оттяпать петушиную голову. Но это предположительно.

Теперь касательно петуха. Суетливый гуляка был предварительно подстерегаем у дворового забора, глядевшего на пустырь, оставшийся после сгоревшего от зажигалки дома. Поставщик секача засел в прилегавших кустах. В кошелке у него ворочалась несушка, которую со своего двора притащил другой пацан. Еще двое держали наготове старый материн капот, и, когда на кошелочный куриный стон из подзаборной прорехи вылез одолеваемый похотью петушина Юливанны, капот моментально его накрыл, а на клюв была насажена подходящая по величине стреляная гильза (сейчас, когда его несут на декапитацию, гильзу заменила взятая вдвое аптечная резинка). Чтобы не хлопал крыльями и не дрался шпорами, пленник был обмотан поперек и по ногам черной изоляционной лентой.

В таком виде и в известной уже нам кошелке его и несут в приречную дебрь.

Завидев внезапную процессию, запыленные наши воробьи принялись перелетать туда-сюда, какой-то издал тревожное чириканье, применяемое, если замечена кошка, но кошки нигде не виднелось и остальные не стали его слушать, а расселись по верхушкам как всегда смердевшего конского щавеля и, не упуская из виду раздвигавшую заросли ораву, стали тихо оповещать один другого воробьиными своими догадками.