Марта Кетро - Книга обманов

«Да я сексом начала заниматься раньше, чем ты на свет родился» – так будет точнее, чем «я тебе в матери гожусь», потому что в матери я, конечно, не гожусь. Из всех женских ролей мне подходит лишь одна, но не о том сейчас. Сейчас о памяти: с течением времён начинаешь их забывать, они тают, эти лица, эти люди, размываются настолько, что однажды озадачиваешься нелепым вопросом: который из них чаще целовал в подбородок, чем в губы, в самую острую упрямую его часть? И чуть ли не со страхом перебираешь имена и привычки, перетрагиваешь тела – господи, я его потеряла, я кого-то потеряла. А потом вспоминаешь, и сразу два выстрела подряд: оттого, что.

вспомнила, и оттого, что забыла – его.

И ещё: теперь каждый сопровождается эхом – теми десяти- или пятнадцатилетней давности отражениями, которые часто живей, горячей и любимей, чем этот живой, стоящий передо мной сейчас, всегда немного неправильный, не с тем взглядом, не с той манерой курить и улыбаться. Потому что настоящий и единственно верный остался в зеркале, разбитом несколько лет назад. Некоторое время понадобилось, чтобы осознать – с ними всё в порядке, это я разучилась смотреть прямо глаза тем, кто цветёт здесь и сейчас. Благословенны двадцатилетние, и дело не в качестве сисек. Блаженны беспамятные, ибо их есть царствие небесное – влажный зелёный рай, населённый только живыми. Я теперь всегда проигравшая: даже не расставляю фигур, ухожу, набросив куртку, влезаю в неё уже в подъезде, перевешиваю сумку на одетое плечо и слепо шарю в поисках правого рукава – и всё это безумно важно, гораздо важнее, чем недоумение не того человека, оставшегося за спиной. Смеюсь, не показывая зубов: не пугай детей, полковая ты лошадь. Да и к ветеранам не лезь, ты же не любишь, когда смотрят мимо глаз. Всего пару раз случалось, но позорный вальс забыть невозможно: ты напряженно глядишь на его левое ухо, он столь же напряженно глядит – на твоё. Он ведь тоже сегодня с кем-то не встретился. Ходи опасно, живи аккуратно, никого не трогай, делай что-нибудь своё и прекрати уже греть пальцы в чужих перчатках. Много осталось дел и развлечений с неодушевленными игрушками, много ещё радостей, кроме того, чтобы убивать и умирать на войне за несуществующий влажный рай.

В те давние-давние времена, когда я ещё умела влюбляться, мобильников на свете не было. Точнее, как мне теперь известно, кто-то ими уже вовсю пользовался, но в моей реальности их не существовало. И простая поездка из Химок в Солнцево превращалась в странствие без всяких гарантий: доедешь ли живая, встретят тебя там, не встретят, а если вдруг никого нет – на пять минут за сигаретами они вышли или уехали со вчера и теперь лежат убитые в подмосковных снегах? Ведь был январь и морозы, и мужчина как раз собирался за город накануне. Мы заранее договорились, что я приеду к вечеру, вот и все ориентиры. Мне трудно сейчас объяснить, но когда сильно любишь, жизнь становится, как внутри книги Москва–Петушки: всё время куда-то едешь, каждая улица способна повернуть в неизвестном направлении, поезда проезжают мимо станций, утро сразу переходит в ночь, в горло твоей любви кто угодно может воткнуть заточку, мы пьяны, и всегда ангелы вокруг. И вот ты сидишь на второй паре, а сердце носится по всей Московской области, пытаясь почуять, как он там, дышит ли. Не позвонить, а только вот так – почуять, нащупать. Девяностые, и у всех самых лучших мужчин такой бизнес, что ничего нельзя знать, а помочь можно только ангелами, ну и под руку не лезть, если что.

Конечно, после полудня я сорвалась и поехала, не стала досиживать до конца. Плохо помню дорогу, но было как-то так: автобус, метро, электричка, автобус – несколько часов езды, даже если с расписаниями повезёт. И всё это время сердце разрывается от любви и тревоги. Я иначе любить не умела, и не хотела иначе. И я не помню, сколько было этажей в этих домах, занесённых снегом, только помню, что окраина, тишина, я задираю голову, пытаясь найти окна, а они кружатся надо мной, голубоватые такие башни, кивают. Поднимаюсь, звоню, никого нет, но это даже не удивляет – я приехала часа в два, а договаривались мы на вечер. Сижу на подоконнике, жду, соседи мимо ходят и смотрят недобро. В принципе, я могла быть для них из разряда «шлюх, которые таскаются к этим, которые тут снимают», но на самом деле, конечно, ничего такого они обо мне не думали. Потому что я сгорала от любви, и только слепой не понял бы, что тут, на их лестнице, происходит счастье, за которым бог присматривает сквозь немытое стекло.