Марта Кетро - Книга обманов

В чём-то они правы, там внутри обязательно должны быть изображения длинноруких женщин и чуть желтоватая бумага. Карты Таро, монеты и парочка яблонь, возможно горящих, чтобы только люди с быстрым и дурным воображением оценили аллюзию, остальные пусть пройдут мимо, пожав плечами, – «а, это что-то бабское». И ещё кинжал, отсылающий к определённому эпизоду:

«– Да, немного боли никому не повредит, если вы понимаете, о чём я. Кроме того, я думаю, что ножи – это отличная идея. Здоровенные блестящие офигенные ножи, такие, которыми можно шкуру с крокодила снять. Ножи хороши тем, что от них нет шума. И чем меньше от них шума, тем удобнее нам будет их использовать. Порезать всех как следует, пустить кровь, пусть видят, что мы не шутим. Стволы – для лохов, ножи – выбор мастеров.

– Мыло, может, ты нам о себе чего-то не рассказываешь? Я уже не знаю, о чём больше волноваться, о деле или о твоём прошлом» [11] Диалог из фильма «Карты, деньги, два ствола» в переводе Гоблина. .

Не напрасно ты волнуешься о моём прошлом, потому что в нём заключено твоё будущее, дружочек. Я вижу его не в арканах, свечах и кофейной гуще, а в снах, которые прежде были моими, а теперь перебрались к тебе – от виска к виску, пока мы коротко задрёмывали на сырых простынях. Был у меня один такой сон, который всегда означал окончание любви. Будто я привожу домой человека, которого люблю, и пытаюсь его как-то легализировать, маме показать, мужу, ещё кому-то: «Это? Это мой друг, пришёл чайку попить», стараясь между делом к нему непристойно прижаться, потому что страсть, – а чего бы я иначе его притащила? И в какой-то момент, поглощенная хитростью и вожделением, я всегда, в каждом сне, понимаю: ничего не выйдет. Мне никого не обмануть, мне его не получить. В моей жизни, такой, как она есть сейчас, нет места этому человеку.

Мою реальность невозможно так растянуть и вывернуть, чтобы иметь его при себе и не ободрать жопу, – ах, пардон, другой лексический пласт, – и никому не сделать больно. Это не говоря о том, что у предмета тоже своя какая-то свобода воли, он, может, и не хочет в мою жизнь. Но главное, что я со своей влажной ложью всегда оказываюсь перед неколебимыми, как на скале Рашмор, образами моей семьи, которую до поры ещё как-то можно морочить, но так или иначе скоро придёт время разрушить покой, сделать то, от чего их лица станут беззащитными и растерзанными. Мне даже не надо зажмуриваться, чтобы представить, как поплывёт этот твердый рот, как рука тщетно метнётся к нему, чтобы удержать, но в последний момент предпочтёт зажать ладонью глаза – тоже без толку. И тут я всегда отступаюсь.

Ну, почти всегда.

И то, что ты в очередном душном сновидении норовишь запихнуть меня в шкаф, спрятать до того момента, пока она уберётся из комнаты, означает: совсем скоро и без видимых причин, придёт осень, которой не ждали. Она заявится, как Алиса, со здоровенным блестящим офигенным ножом и очень, очень тебя удивит. Просто очистит яблочко и уйдёт, забрав меня с собой.

Когда черешня отойдёт, скача на тощей плодоножке, – нет, стишков здесь не будет, но когда отойдёт черешня, косолапя на черенках, которые кто-то вроде Одри Хорн завязал в узел языком (кто-то, чей жизненный опыт широк, но однообразен); когда окажется, что и земляника не то что отошла, а уже съедено и варенье из неё, и банки вымыты для аджики; когда золотые абрикосы усохнут до кураги, а их пыльные кости будут побиты камнями; когда самые упорные персики потеряют вид и удалятся со стыдом; когда останутся только инжир и яблоки, – тогда. Тогда я построюсь в клин и улечу. О, я уверена, что сумею построиться в очень хороший убедительный клин, чтобы всякий, кто случайно поднимет голову в последний тёплый вечер сентября, смог с уверенностью сказать: вот и осень.

Я чувствую осень. Я чувствую осень, неизбежную, как усталость после долгого дня. Сколько ни скачи, ни принимай допинг в чашках, баночках, таблетках, шприцах и рискованных разговорах, взгляды угаснут, и мы расстанемся с заметным облегчением. Негодяем назначен тот, кто первый отвернулся, но по-честному устали оба, и тот, кто уходит раньше, всего лишь решительнее. Я чувствую осень не в дожде, не в охлаждении солнца и удлинении теней. Она в пресыщении нехитрыми радостями лета: я перегрелась в полдень, перекупалась на закате, переела краденого варенья, у меня живот болит. Грязную банку хочется разбить, а потом прийти к тому, перед кем виновата, жалуясь, но не признаваясь. Болииит, болииит, я устала. Не надо врача, это не кровь, это не знаю, краска, нет, нет, не трогай меня, просто пожалей.