Максим Кантор - В ту сторону

— Хотелось бы знать, откуда взялись эти деньги? — на реплику о свободе Сталин не отреагировал, но заинтересовался деньгами.

— Мы торговали ресурсами: нефтью, рудой, алюминием.

— То есть вы торговали тем, что принадлежит стране в целом, принадлежит всему советскому народу?

— Нет больше советского народа, не ясно разве? Деньги эти принадлежат наиболее предприимчивым людям нашей страны, а в их лице — государству. Потому что лучшие люди находятся в государственных органах власти.

— И куда же вы дели эти государственные деньги, демократы? — спрашивал Коба спокойным своим голосом.

— Мы возводили элитное жилье, оно хорошо раскупалось, мы строили коттеджи в античном стиле, мы покупали дорогие произведения современного искусства, мы скупали недвижимость за рубежом, мы вкладывали деньги в американскую ипотеку.

— Это интересный план развития страны, — говорил Коба. — Вы, я вижу, стратег.

В этом месте диалога современный лидер начинал нервничать и говорил запальчиво:

— Если уж на то пошло, мы многое возродили из того, что вы построили. Мы снова установили однопартийную систему, мы ввели вертикаль власти, мы опять сделали выборы фиктивными, мы создали новую номенклатуру. Согласен, Иосиф Виссарионович, страна такова, что твердая рука требуется! Я вам даже так скажу: сегодня фактически правит аппарат ГБ — куда ни взгляни, везде офицеры госбезопасности у власти.

— Это любопытно, — отвечал Коба, — хотя я лично не доверял офицерам госбезопасности. Я верхушку аппарата госбезопасности раз в семь лет менял. Ягоду на Ежова, Ежова на Берию. Не доверял я офицерам потому, что в органах госбезопасности всегда есть опасность. Опасность состоит в том, что полковник может вообразить себя генералом.

Разговор приобретал скандальный характер, лидеры горячились, и Татарников не мог уследить за дальнейшими репликами.

Что же делать, думал Татарников, у офицеров госбезопасности рассыпалась держава, это закономерно. Сначала везло офицерам, а потом везти перестало. Что же взять с них, не генералы все-таки. Он улыбнулся темноте своими бескровными губами.

Потом Татарников перестал думать о вождях, ему стало неинтересно. Он вспоминал маму, потом думал о собаке, потом боль отпустила его, и он задремал.

— По мосту пойдем?

— Нельзя по мосту.

— А как ты оттуда шел?

— С той стороны проще. С той стороны нет поста.

— Здесь солдаты, они не дадут пройти. Документы спросят.

— Раньше пускали. Теперь не знаю. — Ахмад подумал, что раз его ловят русские, то и узбеки могут ловить. Теперь все бывает, все солдаты заодно.

— Страшно, — сказала Маша.

— Дойдем до Афганистана, там спокойно.

И странно, она поверила в это.

— Поплывем, — сказал Ахмад, — можно плыть.

Узбекские пограничники видели Ахмада и его семью, пока он подходил к мосту, но реагировать не стали. Не крикнули «кто идет», не стали стрелять в воздух, просто смотрели на тощего маленького узбека и его женщину. Ахмаду показалось, что он знает пограничника; несколько раз уже проходил мимо его поста. Ахмад махнул рукой в знак приветствия — пограничник не ответил, но, глядя на Ахмада, затянулся сигаретой; было видно, как синий дым оторвался от его губ и поплыл над черной рекой. Потом пограничник вынул изо рта окурок, щелчком отправил окурок в реку.

Не доходя до моста, Ахмад свернул с дороги и стал спускаться к реке — пограничник следил, как он скользит по глинистому склону, подходит к воде. Пограничники знали этот трюк. Надо проплыть метров сто и вылезти под фермами моста, потом пройти под мостом по стальным балкам — и ты за границей.

Вода всегда холодная, и пограничник пожалел маленького узбека и его семью. И куда бегут? И от кого бегут? Сколько таких глупых, беззащитных людей. Пограничник смотрел, как Ахмад снимает рубаху, укладывает ее в пакет, смотрел, как он снимает штаны. Потом Ахмад шагнул под фермы моста и пограничник его уже видеть не мог.

Пакет был из московского универсама «Пятерочка» — Маша сложила в полиэтиленовый пакет консервы: банки сгущенного молока и тушенку. Теперь Ахмад переложил консервы в рюкзак и поместил в пакет одежду, несколько раз обмотал пакет веревкой, затянул туже, чтобы вода не попала внутрь: на том берегу он хотел надеть сухое.

— Плывем. Недалеко.

Амударья, широкая и черная, испугала Машу. От черноты несло холодом, сырым ледяным холодом, а посередине реки вскипали белые водовороты.