Пауло Коэльо - Ведьма с Портобелло

– Приготовься к тому, чтобы потерять вселенную, которую сотворила.

– Что такое «вселенная»?

– Это – то, что ты считаешь уже существующим. Ты сковала свой мир, но знаешь, что его нужно освободить. А я знаю – ты понимаешь, о чем я говорю, хоть и предпочла бы никогда не слышать это.

– Да, понимаю.

Я был уверен: речь – обо мне. Неужели Афина устроила этот спектакль ради меня?

– На этом – все, – произнесла она. – Принесите мне ребенка.

Виорель, напуганный преображением матери, упи­рался, но Андреа ласково взяла его за руки и подвела к ней.

Афина – или Айя-София, или Шерин, не важно, как звали ее, – ощупала затылок мальчика, точно так же, как за несколько минут до этого – мой.

– Пусть не пугает тебя то, что ты увидел здесь, сы­нок. Не пытайся отринуть это, ибо в конце концов оно уйдет само. Постарайся по мере сил призвать к себе ангелов. Сейчас тебе страшно – но не так, как должно быть страшно, потому что в этой комнате мы с тобой – не одни. Ты перестал смеяться и танцевать, увидав, как я обняла твою маму и попросила позволения говорить ее устами. Знай, что она разрешила мне это – иначе ни­чего бы не было. Я всегда появлялась в образе света, я и сейчас остаюсь в нем, но сегодня решила заговорить.

Мальчик обнял ее.

– Вы можете идти. Дайте мне побыть с ним на­едине.

И мы двинулись к выходу, оставляя мать и сына. Возвращаясь на такси домой, я попытался было загово­рить с Андреа, но она попросила – если уж непременно надо вести беседу, не затрагивать в ней то, что проис­ходило у нас на глазах.

И я затих. Мою душу одновременно переполняла печаль – потерять Андреа было бы очень трудно для меня – и осеняло глубокое умиротворение: недавние события привели к переменам, избавив меня от сомни­тельного удовольствия признаваться женщине, кото­рую я сильно люблю, в том, что влюблен и в другую.

Так что в этом случае я предпочел замолчать. Когда приехали домой, я включил телевизор, Андреа ушла в ванную. Я закрыл глаза, а когда открыл их, в комнате было совсем светло – оказывается, я проспал десять часов. Андреа оставила мне записку – не хотела меня будить, ушла в театр, сварила кофе… Записка была весь­ма романтично украшена сердечком и отпечатком густо накрашенных губ.

Я понял, что она ни в малейшей степени не намерена «отдавать свою вселенную» без боя. Она собирается бо­роться. А моя жизнь станет сущим кошмаром.

Когда ближе к вечеру она позвонила, голос ее звучал как всегда. Рассказала, что старый актер был у врача, и тот определил, что предстательная железа воспалена. Анализ крови показал повышенное содержание ПСА (ПСА – простатический специфический антиген, ве­щество белковой природы, которое вырабатывается клетками предстательной железы.). Предстоит сделать биопсию, но, судя по клинической картине, есть высо­кая вероятность злокачественной опухоли.

– Доктор сказал ему: вам повезло, даже если со­бытия пойдут по самому неблагоприятному варианту, возможна операция, при которой шансов на полное вы­здоровление – 99 из 100.

Какая там еще Айя-София! Это была прежняя Афина, но Афина, прикоснувшаяся к самой глуби той реки, что течет через душу, то есть установившая связь с Матерью.

Она заглянула в другую реальность, увидела, что там происходит, – только и всего. Мать молоденькой актрисы умерла и находится там, где времени не суще­ствует, а потому способна отклонить вектор события. А мы, живые, ограничены познанием настоящего. Меж­ду прочим, это не так уж мало: распознать тлеющую бо­лезнь, пока она еще не успела развиться, прикоснуться к нервным центрам, высвободить энергию – все это нам по плечу.

Разумеется, многие погибли на кострах, многих жда­ло изгнание, многие спрятали и угасили искру Великой Матери в своей душе. Я никогда не побуждала Афину вступать в контакт с Могуществом. Она сама решилась на это, ибо Мать подавала ей знаки – то являясь в виде света, когда Афина танцевала, то превращаясь в буквы, когда она изучала каллиграфию, показывалась то в пла­мени свечи, то в глубине зеркала. Не знала моя ученица, как уживаться с Нею, – но лишь до тех пор, пока один ее поступок не вызвал к жизни всю эту череду проис­шествий.

Афина, всем и всегда твердившая о необходимости быть другими, ничем, по сути дела, не отличалась от остальных смертных. Она двигалась по жизни в своем ритме, со своей, так сказать, «крейсерской скоростью». Была любопытней, чем другие? Возможно. Умела пре­одолевать свои житейские трудности тем, что не согла­шалась считать себя жертвой? Несомненно. Испытывала необходимость разделить с другими – будь то служащие банка или актеры – приобретенные познания? Вот на этот вопрос нельзя ответить однозначно: иногда – ис­пытывала, а иногда я старалась побудить ее к этому, ибо человек не предназначен для одиночества и, взглянув на себя чужими глазами, лучше постигает свою суть.