Тимофей Ермолаев - Рассказы

Острый нож легко вонзился мне в грудь, но мне на это было совершенно плевать. Патологоанатом всего лишь делал свою работу, а я… я был мертв уже около сорока часов, и все эти сорок часов я находился рядом со своим неподвижным телом. Это произошло ночью, во время сна, и причем так незаметно, что я принял смерть за продолжение своих грез, за приятный, хотя и немного странный сон. И лишь когда взошло солнце, я понял, что это не сновидение, а реальность. Я спокойно наблюдал за своей женой, забившейся в истерике, за маленьким сыном, теребившим ее за рукав халата: «Папа умер, да?» Наверное, вместе с телом я потерял и все земные чувства.

Окончательно осознав свою смерть, я все-таки жутко разозлился: я не видел никаких световых тоннелей, никаких ангелов, никаких собратьев по несчастью, и тем более никакого Ада (в Рай я, как реалист-атеист-эгоист, попасть не мог даже при всем своем желании. Это шутка). «Дерьмо! — заорал я изо всех сил. — Где же подтверждение всем сказкам, которыми меня до отвращения пичкали в детстве?» Но у меня уже не было рта, и меня никто не услышал.

Как ни странно, я не знал, отчего умер. Мне это стало известно, когда патологоанатом завершил свою мерзкую работу по кромсанию моего тела. Оказывается, во всем было виновато сердце, маленький комочек мышц, судорожно гнавший кровь по моим сосудам в течение тридцати с лишним лет. Еще раз осмотрев свое тело, я преисполнился к нему величайшего презрения, оно в самом деле было отвратительно сконструировано. Патологоанатом тем временем небрежно насовал в полости моего тела разную дрянь, вроде грязной ваты, и быстро, не церемонясь, зашил разрезы. «Черт с тобой», — сказал я, наблюдая, как он орудует иглой с ниткой; он был похож на плохого портного.

Опущу описание того, как над моими окостеневающими останками орудовал специальный гример, я погрузился в полную апатию. Потом я вспомнил наш спор с Эндрю на последней вечеринке, где он доказывал мне, что религия не такая туфта, как я о ней думаю. «Можешь взять это Святое Писание и засунуть его себе в задницу!» — упрямо кричал я. Вообще-то я человек тихий, спокойный, но в тот вечер мы основательно поддали… Короче, несмотря на пьяные вопли, никто ничего никому не смог доказать. Был момент, когда я хотел заехать этому засранцу прямо в морду, но обошлось. Этот Энди — сущая сволочь, когда дело касается спора и в особенности этой бредятины про Христа и других великомучеников… «Ничего, — торжествовал я, — моя правота — всего лишь вопрос времени. Лучшее доказательство не-существования бога — просто умереть. Интересно было бы понаблюдать за Энди, когда он тоже перекувыркнется…»

Прошло трое суток, и ничего не изменилось, кроме того, что мне стало смертельно скучно. Я даже не разозлился, когда Энди пришел к «безутешной» вдове и начал гладить ее красивое тело своими ухоженными белыми руками… Она, кстати, почти не сопротивлялась, в то время как я лежал в нескольких метрах в красивом гробу — своем последнем пристанище… Ну что ж, хотя бы мой сын не видел этого разврата. Старина Фрейд лучше знал наш грешный мир, чем распятый на кресте две тысячи лет назад безумец.

Когда мои бренные останки стали готовить к похоронам, я немного забеспокоился — мне не улыбалось провести весь остаток вечности под землей вместе с разлагающимся трупом. Но когда я узнал, что меня будут кремировать, успокоился. Подумать только, я жил только для того, чтобы мое тело было уничтожено жарким пламенем в несколько тысяч градусов. Ха-ха, от меня останется лишь кучка пепла! Вот оно — величайшее достижение цивилизации!

Когда подслеповатый священник открыл книгу и начал прощальную речь, полную лицемерия и другого дерьма, я совсем осатанел. «Жалкий лжец! Мерзкие сказки для умственно отсталых! Разве может человек с ай-кью 154 верить в эту чушь?» Но этому старому козлу было все равно, что и над кем читать, отравляя разумы окружающих. Сын, в маленьком черном костюмчике, повернулся к своей матери, моей вероломной жене, покрытой чужими поцелуями, и спросил: «Ма, а папа уже в Раю? Ему хорошо?» Вы догадываетесь, что ответила эта паскудная сука, но я, глядя на невинное, с широко распахнутыми глазами лицо ребенка, сказал ему: «Не верь священникам, Джонни, верь лишь собственным глазам, ушам и своему разуму. Иначе ты будешь пропитан сладкой ложью, и под прикрытием красивых слов станешь творить плохие поступки, как твоя мама — ярая католичка. До свидания, сынок!»