Дидье Ковелер - Путь в один конец

Жара вполне терпима. Азиз сидит впереди, я — на заднем сиденье, под которым лежат канистры с бензином, и струйка воздуха из окна помогает кое-как справляться с дурнотой. Голова Азиза повернута к снежным вершинам Атласа, которые уже обозначились по левую руку. Угадываю, сколь напряженно и тревожно его ожидание; постараюсь выразить его в слове, но позже, когда все отстоится. Пока же делаю лишь некоторые заметки, веду бортовой журнал, который послужит доказательством подлинности нашего предприятия, и притом позволит мне избежать a posteriori подвохов памяти.

Набрасываю эти строки около живописного водопада среди расположившихся на пикник немцев, чудовищно дисгармонирующих с экзотической красотой здешних мест. Олеандры. Финиковые пальмы. Опунции. Верблюды напрокат. По штабной карте-миллиметровке определил, что наша проводница сделала крюк в сорок километров, чтобы мы могли полюбоваться видом. Вечером или завтра намекнуть ей, что мы не имеем ничего общего с туризмом. Все прелести местного колорита, как бы хороши они ни были, не совпадающие с тем маршрутом, который избрал Азиз, вне нашего круга интересов.

Мы без остановки пересекаем Тарудант и его базары, мимо мелькают бу-генвилии, проносятся крепостные стены XVIII века с аистиными гнездами. Мадемуазель д'Армере правильно поняла мое нетерпение. А точнее, непременное условие: я не открываю, я воспринимаю. Я подготавливаюсь. Тренируюсь.

Сколько лет я уже не писал! Стиль. Позаботиться о стиле.

P.S. Когда в Таливине нас остановил дорожный патруль, в ее паспорте я прочитал ее фамилию целиком: д'Армере де Вильнев. Я был знаком с одним Вильне-вом на подготовительных курсах в институт. Спросить при случае, не родственница ли она ему?

Среда 26-го.

Время то же.

Провели ночь в «Клаб Караме», шикарном отеле Варзазата. Отвратительно. Кондиционеры, прислуга. На будущее — требовать ночлега у коренных жителей, в крайнем случае, на местных постоялых дворах. И к тому же, черт подери, в наше снаряжение входят палатки! Будем разбивать лагерь! В нашей истории нет места для патентованной асептики международных отелей.

Что до Варзазата — ничего примечательного. Казармы иностранного легиона, за фасадом которых обрел приют паб в английском стиле. Американские автобусы еле плетутся по песку к глинобитной деревушке, где Орсон Уэллс снимал «Содом и Гоморру». Сувенирные сигары, «подлинные» кресла режиссера с его именной табличкой на спинке. Жалкая картина.

Стараюсь восстановить утраченный контакт с Азизом. Он уклоняется, а я не понимаю его нового настроения. Казалось, он полностью разделял мой энтузиазм в аэропорту Рабата, когда мы закладывали основу моей будущей книги. Мне необходим его взгляд на страну, ведь именно ему предстоит стать в романе рассказчиком. Мои персональные реакции не имеют никакого значения, и я стараюсь не фетишизировать их. Но если собственные впечатления Азиза не подхватят мою эстафетную палочку, говорить будет не о чем и повествование сойдет на нет. Быть может, Азиза стесняет присутствие «третьего лишнего». Мне надо бы поговорить с Валери, но это тоже нелегко. Я чувствую: между нами воздвиглась какая-то стена, и здесь тоже дело в Азизе. Он уловил, что ее явственно притягивает ко мне — конечно, она успешно сопротивляется своему чувству; впрочем, сделавшаяся инстинктивной холодность необходима для ее профессии: ей фатально приходится терпеть наскоки всякого самца, не вышедшего из возраста, в котором способны любить. Возможно ли, чтобы при его внешности, его двадцати годах, улыбке, крепких плечах Азиз приревновал меня к ней?

Если именно так и есть, это было бы прискорбно для моего романа, но восхитительно для меня. Ведь мне уже тридцать три года, правда, без шести месяцев. Боже всемогущий! Что я сделал со своим талантом? Да, да, знаю. Но за кого мне сражаться? Я позабыл о женских взглядах с тех пор, как моя жена меня в упор не видит. Валери д'Армере де Вильне'в… Не стоит об этом.

P.S. В том чувстве, что она демонстрирует по отношению ко мне, не заметно и тени сексуальности. Лишь взаимное притяжение людей одной культуры. Странно, что она так заблуждается относительно меня — она, выходец из замкнутой касты бордоской знати, с непременной учебой в пансионе, воскресными хождениями к мессе, простынями с кружевами, занятиями на фортепьяно, уроками гольфа… Она отождествляет меня с собой, она судит обо мне по дипломатическим этикеткам моего чемодана; быть может, она принимает меня за кого-нибудь из боковой ветви Шнейдеров, входящих в политическую и индустриальную элиту Франции, владельцев «Крезо», тех, кого преподаватели истории именуют «Шнед-ры», чтобы блеснуть эрудицией перед учениками, так же как тогда, когда роняют «Брей», «Ласе» или «Тремуй», имея в виду благословенных обладателей имен, которые произносятся не так, как пишутся, и очаровывают всех прочих, воспитанных культурой готовой одежды. Меж тем как подлинный принц, наследник, последний представитель династии, живое продолжение традиции — это как раз Азиз. Я же вышел оттуда, где читают «Юманите» по воскресеньям и почитают патрона в будни, покорно проживают раз и навсегда прочерченную жизнь: от калитки к заводу, а потом от проходной — в кафе, где трогательно гордятся профессиональным братством, добротной работой — всем, с чем я порвал.