Татьяна Дагович - Ячейка 402

За всё время, что она лодырничала в больнице, Леонид Иванович так и не показался. «Не решился», – думала озлобленно. Они никогда не встречались, она бы не объяснила, откуда его помнит, но почти видела его лицо, тоже заурядное, однако со странным выражением: твёрдо-спокойным и в то же время глумливым. Видела и ненавидела. В больнице от него передали обе сумки. В маленькой лежали выписка из больницы с направлением к участковому, мобильный телефон, бумажник, в котором три полтинника и тысяча долларов. Ещё паспорт. Паспорт не открывала – поспешно спрятала во внутреннем кармане сумочки. В большой сумке – некрасивые брюки её размера, некрасивый свитер, бельё – в общем, смена одежды. Вышла из больницы в том же платье, в котором попала в неё. Она не знала, кто его отстирал, кто выгладил, – оно приятно пахло порошком. Больничные, видимо. Сверху накинула плащ – её собственный плащ, из её квартиры, которую теперь помнила смутно. Всё это время плащ висел в палате на крючке, и она не спрашивала, можно ли его взять. На ногах – босоножки.

Проводив взглядом пару обнявшихся подростков, рассеянно глянула в газету, рассеянно заметила «сдаю комнату», сразу достала телефон, повозилась с блокировкой, набрала номер. Не отвечали долго, но, когда взяли, дело пошло споро, Лиля сказала, что подъедет прямо сейчас, хозяйке это подходило как нельзя лучше.

В маршрутке забилась в уголок. Случайной нотой резануло сквозь сердце радио. «Я должна найти Анну. Сейчас же найти Анну. Я не могу без неё быть». Искала сквозь грязное окно. Среди идущих, стоящих, озабоченных, праздных. Между домов, балконов, улиц; витрин, пальто ярких цветов, рекламных плакатов, светящихся в наступающих сумерках, паркующихся машин. Внутри, очень близко, прижатые, дышали люди, на которых не осмеливалась взглянуть. Никогда ещё не видела мир таким – шевелящимся, полным плоти и запахов, свободным от духов. Её голосок не пробил с первого раза шумы, пришлось кричать, и водитель был недоволен, но, увидев симпатичную молодую женщину, смягчился. Она соскочила с подножки. Углубилась в район, долго блукала, пока не остановилась у стоящей буквой П десятиэтажки. Кажется, здесь. Сидящая на мусорном баке кошка настороженно выгнула спину.

Дверь открыли сразу, в прихожей было темно, из окон лились синим сумерки, и разглядеть ничего нельзя было, но хозяйка хорошо её видела благодаря жёлтой подъездной лампочке, и воскликнула:

– Так это ты! Я тебя по телефону не узнала. Ой, как хорошо-то! А я думала – опять новые, и поди к ним привыкни, а кто знает, что у них на уме… Проходи, проходи. То и смотреть нечего – комнату ты знаешь, ничего там не изменилось – я даже книжки твои не трогала… Одна тут у меня жила два месяца, но она тоже не трогала… Пришла, вроде как на постоянно, потом с мужем гражданским помирилась и хвост поджала, убежала. Кто знает, что у них, новых, на уме-то… А то ещё, гляди, тюкнут… Так ты теперь прямо оставайся сразу. Смотри, как похорошела-то там, за границей. А тебе стрижка идёт – кто бы подумал! Но коротко ты взяла! А покрасилась-то как. Садись. В парикмахерской небось красилась? Или дома? Ты извини, что свет не включаю, сейчас электричество подорожало, я экономлю по чуть-чуть… Но ты-то всегда экономная была у нас. Как я рада, что ты вернулась. Ну как оно там-то, за границей, а? Мужа себе не нашла?

– Нет.

– И правильно! А то выскакивают, детишек нарожают, а потом разделить не могут. Вот по телевизору было недавно – вышла так в Финляндию, родила, а потом… Ой, тьфу на тебя! Похудела как, дай я тебя пощупаю. Да, там еда другая. Стрижечка!!! Теперь здесь найдёшь себе. Пойдём. Пойдём на кухню, пирожки у меня, напекла, думала – дети приедут, а они – как обычно, скучно им у меня, а мне что одной есть?

После невкусного больничного завтрака ничего сегодня не ела и не хотела, но теперь, увидев пирожки, накинулась на них диким волком – они были страшно вкусные и тёплые. Ей внове было это тепло – от пирожков, от самой портнихи Таисии, и было странно, что запах кухни где много готовят, и запах немолодой женщины, которая моется по воскресеньям, так тихи и уютны. В этом тепле смотрела на отражение люстры в чае, слушала голос хозяйки, но не различала слов, а вспоминала тот вечер, точно так же выкристаллизовавшийся из сумерек, когда к ней домой пришла Анна, и вечность одиночества прервалась, и у неё была Анна. Вспоминала, что говорила Анна о своих родителях, вспомнила и жалела, что не понимала её тогда.

– Ты теперь такая хорошенькая! – заканчивала Тася. – Знаешь, что я тебе скажу? Найдёшь себе кого-то, так не жди, сразу рожай. Пора тебе…