Татьяна Дагович - Ячейка 402

Она задумалась. Шарван был слабым уполномоченным духом, и дорога в Колонию её распустила, разбаловала свободой. На самом деле в Колонии не хуже, чем в любом другом месте, не хуже, чем раньше. Нормальный образ жизни, подходящий человеку. Здоровый режим.

– Скоро совсем похолодает, будут заморозки. Куртки выдают… Ох, чуть не забыла ведь! Так что…

Карлик передвинулся на самый край. Он не шевелился, но продолжал в упор глядеть на неё. Анна подождала немного и откинулась на подушку. От так и сидел, будто надеялся, что её взгляд случайно попадёт в его глаза.

Перевернулась на бок, устроилась удобно для сна.

Высоко, где потолок сходится со стеной – белое сходится с белым, но выглядит серым, застрял её моновзгляд – Лиля смотрела одним глазом, но поняла это, только когда услышала голос, немолодой женский голос:

– Что – двумя двоится? Оно всегда так после наркоза…

Открыла второй, правый глаз, ничего у неё не двоилось – всего лишь хотелось рассмотреть – это тень под потолком или это такая странная лепка – и не заметила, что закрыла левый, едва открыла правый. Правым глазом поискала моющую полы санитарку, но дальше тряпки не видела, и головой вертеть было тяжело.

– Молодёжь, лезете куда не надо и получаете что не надо… – бормотала санитарка, а она не могла понять, где её многочисленные родственники, что дежурили в палате, не отходили ни на минуту до операции – хотя это была и не операция, а последняя процедура, так говорил врач, немножко болезненная процедура, поэтому под общим, но совсем не то что вначале.

Когда попыталась подробнее вспомнить этих родственников, вышло, что все они были одного роста и телосложения и одинаково склоняли над ней головы на узких шеях, у них было одно и то же доброе лицо и не было голоса. То же лицо было у врача, но он был ещё более расплывчат и прозрачен, чем родственники, а что происходило до него и его слов о процедуре, в начале, о котором он говорил… Точка. Светящиеся точки в темноте. Дорога куда-то. Было лето, и сразу она появилась посреди этой осени, перед процедурой.

Тихо-тихо. Один звук – мокрая тряпка по полу.

– Кварцевать сейчас будем, – продолжает санитарка.

А где прозрачная женщина-врач, которая только что спрашивала, как её фамилия, словно у ребёнка, и заставляла считать пальцы? Спрашивала имя… Ей ответила: Лилия… И повисла растерянная тишина, но тут кто-то посмотрел через дверь – дверь в коридор была открыта – и увидел трёхлитровую банку, на которую она смотрела давно, на столе дежурной. В банке стояли лилии, и один сказал: «Цветы!» «Вот оно что». И повторили вопрос: «Как фамилия?» Врач сказала: «Да всё в порядке, видишь, глаза нормальные. Не в первый раз». Как она оказалась в кровати? Только на минуту задремала. Постель такая плотная и мягкая. Если бы не потолок!

Такой же высокий потолок был в начальной школе. Ненавидела эти школы, эти тяжёлые больницы, построенные в СССР, их завышенные потолки, крашенные в белый громоздкие двери, непреодолимые стены. Снести всё, построить новое, лёгкое, но только не белое. И уйдёт боль из черепа.

B этот момент тревожно забилось в виске, дрогнула жилка – она вспомнила, чем кончилось лето. «Я должна найти Анну. Где Анна? Где…»

Подняться получилось, и, хотя мир был слишком разреженным, мог выскользнуть из-под ног, сделала несколько шагов, а потом легко, словно на коньках, – дальше, из больничной палаты. Когда она вышла, что-то звякнуло в последний раз и затихло там, в процедурной. Стол со включённой настольной лампой без дежурной медсестры. Она шла по пустым коридорам, рассматривая потёки на стенах. Белый халат на стуле. Пустые палаты, вещи на быльцах, книги, коробочки из-под йогурта, мобильные телефоны. Услышала голоса, один показался знакомым… почти бегом, распахнула двери в палату. Отключенная капельница. Работающий телевизор. Задержала взгляд на экране – двигались и говорили люди, вращался в кастрюльке суп из пакета, под действием ложки. Не могла то ли оторвать взгляд, то ли преодолеть слабость. Села на кровать. Показывали рекламу. Десять минут, двадцать, полчаса – она вспоминала и узнавала марки: пиво и сок, машины и банки, и шоколадные плитки и шоколадные лица, блестящие белые-белые зубы, такие же блестящие глаза.

Разболелась голова, и Лиля побрела назад, в палату. Она была так легка, что, когда споткнулась о валявшиеся на полу раздавленные пробирки в лужице крови, не упала – приподнялась, почти перелетела через них, но осталось тянущее, как сквозняк, сомнение – кровь никому не нужна, больница никому не нужна, она сама никому не нужна и никого нет… Как всегда, навсегда, никого нет и нет Анны. Санитарка тоже ушла. Ни человека, ни насекомого.