Татьяна Дагович - Ячейка 402

– У меня, – на том конце выдержали небольшую паузу, но, так как Леонид Иванович её не нарушил, продолжили: – Только зачем они мне здесь? Что я с ними буду делать? Ты знаешь, что у них локально сфокусированные переживания – нечего было срывать их с места. Здесь для них никаких условий. Хлорки одной уходит как на три душевых.

– Я знаю, знаю… Но и ты знаешь, что в городе они мешают больше. Того и гляди, инфлюэнца очередная от них поползёт. Поверь – у тебя проще. У тебя – как за кулисами, делается, что хочется. А здесь им не место. Они сами это поняли… Я тебе скажу – без хлорки можно обойтись.

– А если у меня инфлюэнца?

– Какая у тебя инфлюэнца! Не заигрывайся – у тебя не болеют, не умирают. Разве что вполсилы, для развлечения. Ведь так?

– Угу, – подтвердил неохотно. – За кулисами… Ты на сцене! Прима-балерон… Я их пока в карантин поместил.

– Карантин? Прекрасная идея! – Леонид Иванович энтузиазмом заглаживал неловкость – нехорошо было напрямую указывать брату на его обстоятельства, но тот в своих выдумках иногда становился невыносимо последовательным. – Заодно передохну́т – с дороги.

– Передохну́т, если не передо́хнут.

Небольшая заминка в разговоре – каждый ждал реплики другого. Потом заговорили одновременно; брат уступил и дал Леониду Ивановичу сказать:

– Ты знаешь, что ещё одна девочка должна была с ней… я имел в виду с ними подъехать. Она позже появится. Нестыковочка вышла.

– Я впускаю всех, кто ко мне приходит. Но я не люблю, когда ты форсируешь события.

– Да я ведь сам не люблю! Но так получилось – немножко болезненно. Нелегко понимать, чего они хотят. К чему стремятся. Одно, через две минуты другое. Я тоже за естественное развитие, оно и было бы естественным, если бы они сами естественно себя вели. Сами виноваты. Но ты же знаешь, что люди per definitionem ведут себя неестественно. Ты её просто со всеми размести. Улажено? – Улажено? – повторил звук в звук. Леонид Иванович бросил ещё пару слов в надёжде, что на этот раз удастся поговорить по душам, обсудить новые идеи, некоторые модели, но брат, помолчав, буркнул «До свидания». Положили трубки одновременно.

По бело-зелёному полу человек, нажавший отбой, подошёл к бордовой двери. Раз воровато оглянулся, вставил ключ. Оказавшись у себя дома, в своей любимой квартире, бросил трубку, лёг на тахту и заплакал. Однако, не проплакав и минуты, сел, скрестил руки на груди и прошептал: «Нестыковка-нестыковка. Или шанс».

Ночи стали холодными, но Анна не соглашалась ночевать внутри. Они заворачивались в ватное красное одеяло, которое валялось в багажнике по старинной традиции, на случай, если машина сломается в пути и придётся лежать под ней. «Фольксваген» вовремя проходил техобслуживание и не ломался, но прежде одеяло ездило у кого-то в «Жигулях», поэтому верхний атласный слой во многих местах был разорван и покрыт маслянистыми пятнами. Оно пахло машиной. Начали кашлять и принимать шипучие таблетки из аптечки, растворяя в драгоценной минералке, и кашляли дальше.

«Лилипуты не приходят больше по ночам. Видимо, далеко им. Я почти выздоровела, а Шарван – нет. Кашляет с каждым днём всё сильнее. Боюсь, как бы не было у него воспаления лёгких. Подспудная мысль: а если он умрёт, что я буду здесь делать, не знаю где? Водить машину я не умею. Сегодня мы не едем, он лежит на заднем сиденье, у него температура. Это я настояла не ехать. Больниц он по близости не знает. Короче говоря, приехали.

Мне кажется, Сергей, должно быть, умер. Не знаю, откуда это. Мне почти нравится так думать. Терпеть не могу этот дерьмовый сентябрь! Или ещё август? Или уже октябрь? Я опять думаю о смерти. Лиля умерла, Сергей умер, Шарван… нет, ещё кашляет на заднем сиденье. Это как смотреть на падающие капли перед лицом, смотреть, и ожидать, и предвкушать.

Не хотела писать, ладно, напишу. Я думаю – а вдруг я беременная? Мы не предохранялись ни единого разу! От этой идеи у меня всё сжимается, от сердца до матки. Так хочется, зачем – понятия не имею. Что я с ним буду делать, с ребёнком, зачем он мне? А хочется так сильно, что я почти верю.

Сейчас усну. Вороны так мило летают. Нет, открою и съем консерву, а потом – усну».

Шины, шорох, шоссе.

– Не устал ещё? Как ты себя чувствуешь?

– Мы и так последнее время больше отдыхаем, чем едем.

– А тебе не один хрен, агент ты, блин, 007? Боишься на задание опоздать?

Он не ответил, она отвернулась, думая:

«Это не сердце, сердце справа болеть не может. Это тянутся жилы. А сердце болит – как стеклянная палочка. Оно становится стеклянным и не может… это… сжиматься-разжиматься, толкать кровь. Куда-то». В дрёме: