Осаму Дадзай - Избранные произведения

Я вертел головой, любуясь зелеными листьями. Но уже в следующее мгновение восторга как не бывало. Изумленный, я вгляделся получше: под зелеными листьями тянулась прохладная гравиевая дорожка, и по ней сплошным потоком шли люди, голубоглазые, в светлых одеждах. Женщины с прическами, украшенными яркими птичьими перьями. Мужчины, небрежно помахивающие толстыми тростями и посылающие улыбки направо и налево…

Он крепко обнял мое дрожащее тело и быстро зашептал:

— Удивительно, да? И так каждый день.

— Что же будет? Они ведь следят за нами.

Сразу вспомнилось все, что пришлось испытать после того, как меня схватили в горах, все, что я пережил, пока не попал на этот остров. Я закусил губу.

— Это представление. Специально для нас. Помолчи лучше, можно увидеть много интересного… — заботливо объяснял он. Одной рукой по-прежнему прижимая меня к себе, другой он указывал то на одного, то на другого человека и вполголоса рассказывал о них: — Вот видишь, это называется замужняя женщина, она знает только два способа существования: либо стать игрушкой мужа, либо госпожой его. Впрочем, возможно, люди все так устроены. А вон тот человек называется ученым. Очень странное существо, он зарабатывает на жизнь тем, что пишет сомнительные комментарии к произведениям умерших гениев и ругает тех, кому еще предстоит стать гением. Когда я его вижу, меня всегда начинает клонить ко сну. А вот та женщина, посмотри, называется актрисой. Это старушонка, которая умеет представляться в жизни гораздо лучше, чем на сцене… Ох, опять мой больной зуб разнылся. А вон тот, видишь? Это землевладелец, ужасный зануда, других заставляет на себя работать, да еще постоянно брюзжит себе в оправдание: «Ведь я же и сам работаю». Удивительно, когда я его вижу, мне всякий раз кажется, будто по носу у меня ползают вши. А вон там, видишь, на скамейке сидит мужчина в белых перчатках. Таких я ненавижу, пожалуй, больше всех. Стоит ему появиться здесь, как в небе словно возникает мерзостный, зловонный желтый смерч.

Я машинально слушал его болтовню, а сам смотрел в другую сторону. Мое внимание привлекли сверкающие от возбуждения голубые, глубоко посаженные глаза человеческих детенышей, которые, просунув головы через ограду из камней, построенную с внешней стороны, жадно разглядывали остров. Утренний ветерок трепал их короткие светлые волосы. У одного нос совсем потемнел от веснушек, у другого были нежные, как цветы персика, щеки.

Вскоре мальчики разом наклонили головы и о чем-то задумались. Потом тот, с веснушчатым носом, раздраженно скривил губы и довольно зло зашептал что-то на ухо своему приятелю.

Я обеими руками тряхнул своего спутника и закричал:

— Что он сказал? Отвечай немедленно! О чем разговаривают эти дети?

Испугавшись, он замолчал и перевел взгляд с меня на стоявших напротив мальчиков. Потом стал размышлять о чем-то, шевеля губами. Я почувствовал, что его замешательство таит в себе что-то страшное. Он долго колебался, то прикладывая руку ко лбу, то почесывая зад, и только после того, как дети исчезли из-за каменной ограды, напоследок извергнув в нашу сторону поток бранных слов, он медленно заговорил, и в уголках его рта появилась злая ухмылка:

— Да они болтали, что, мол, когда ни придешь, все одно и то же.

«Все одно и то же»! Так я и знал! Подтвердились мои худшие подозрения! «Все одно и то же»! Эти слова относятся к нашему острову. Да, это мы — представление для публики.

Я готов был избить его до смерти:

— Вот оно что! Значит, ты все время врал мне?

Он ответил, сильно сжав руки, которые все еще обвивались вокруг моего тела:

— Мне было жаль тебя!

Я вцепился в его широкую грудь. Меня бесила эта несносная заботливость, но еще труднее было вынести чувство стыда за собственное невежество.

— Не надо, не плачь! Это не поможет, — мрачно ворчал он, похлопывая меня по спине. — Видишь, там, на каменной стене прикреплена деревянная доска? К нам она обращена только грязновато-красной оборотной стороной. Знаешь, что на ней написано? Все, кто проходит мимо, читают. «Обезьяны, у которых красные уши, называются „японскими обезьянами“», — вот что на ней написано. А может быть, и еще что-нибудь похуже.

Я ничего не хотел слышать. Освободившись от сжимавших меня рук, бросился к дереву, взобрался наверх и, ухватившись за ветку, осмотрел остров. Солнце стояло совсем высоко, и отовсюду поднимался новый белый туман. Четыре обезьяны безмятежно спали, растянувшись на солнышке под голубым небом.