Осаму Дадзай - Избранные произведения

«Треснувшее гэта».

«Хромая лошадь».

«Сломанная лютня».

«Не снимающий фотоаппарат».

«Нелетающий самолет».

«Эта, как ее…»

«Быстрее, быстрее!»

«Истина».

«Чего-чего?»

«Истина».

«Глупо. Ну ладно — терпение».

«Сложновато. Мне кажется — страдания».

«Дерзание».

«Декаданс».

«Позавчерашняя погода».

«Я», — это К.

«Я».

«Ну что же, я тоже — „я“».

Огонь потух. Гейша проиграла.

«Для меня это слишком сложно», — гейша безо всякого притворства чувствовала себя с нами непринужденно.

«К., ведь это шутка? И истина, и дерзание, и то, что ты сама — ни на что не годная вещь, все это ведь шутка? Даже такой как я, пока живу, отчаянно пытаюсь жить достойно. К., ты — дура!»

«Катись-ка домой! — К. обиделась. — Обязательно нужно всем демонстрировать, какой ты несчастный?»

Красота гейши раздражала.

«И уеду! Сейчас же вернусь в Токио. Дай денег. Уезжаю».

Я вскочил, сбросил халат.

К., подняв на меня глаза, плакала. Сохраняя на лице слабую тень улыбки, плакала.

Я не хотел уезжать. Но никто меня не удерживал. Эй, давай умрем, умрем… Я переоделся в кимоно, надел носки.

Вышел из гостиницы. Побежал.

Остановившись на мосту, устремил взгляд вниз на пенящиеся струи горной реки. Я казался себе дураком. Дурак, дурак, обзывал я себя.

«Прости», — К. неслышно подошла сзади.

«Даже в любви, даже в любви надо соблюдать умеренность», — я расплакался.

Вернулись в гостиницу. Там уже были разложены две постели. Я принял веронал и сделал вид, что тотчас уснул. Через некоторое время К. приподнялась и приняла то же лекарство.

На следующий день мы далеко за полдень еще дремали в постелях. К. встала первой. Раздвинула в коридоре ставни. Шел дождь.

Я тоже поднялся и, ничего не сказав, один спустился в баню. «Утро вечера мудреней. Утро вечера мудреней». Повторяя про себя привязавшуюся фразу, я размашисто плавал по просторному бассейну.

Вылез из воды, открыл окно, посмотрел на бурный горный поток, несущийся крутым зигзагом.

Вдруг мне на спину легла рука. Я обернулся — К., голая.

«Трясогузка».

Она показала на вертлявую птичку, скакавшую по скале над бурным потоком.

«Трясогузка напоминает элегантную тросточку, а еще беспечного поэта. Но трясогузка строже, мужественнее, ей нет никакого дела до человеческих проблем».

Я тоже так думал.

К. скользнула в бассейн.

«Красные осенние листья — это ужасно пошло».

«Вчера вечером…» — я замялся.

«Хорошо выспался?» — спросила К. невинно, ее глаза были ясны, как вода горного озера.

Я плюхнулся в бассейн.

«Пока ты живешь, я не умру».

«Буржуа — это так плохо?»

«Плохо, на мой взгляд. И одиночество, и скорбь, и благодарность — все только прихоть. Порождения самодовольства. Мы живы одной только гордыней».

«Ты так заботишься о том, что о тебе болтают другие… — К. легко вылезла из бассейна и начала быстро обтираться полотенцем, — как будто сам всей своей плотью принадлежишь им».

«Богатый не войдет в царство небесное… — попытался пошутить я, но осекся, как будто меня обожгло плетью. — Простое человеческое счастье, наверное, это самое трудное».

К. пила чай в холле гостиницы.

Вероятно из-за дождя, в холле было людно.

«Если наше путешествие окончится благополучно, — я сел на стул возле К., устроившейся у окна с видом на горы, — обещаю сделать тебе какой-нибудь подарок».

«Крестик», — прошептала К. У нее была тонкая, слабая шея.

«Мне — молока, — сказал я служанке и, вновь повернувшись к К.: — Ты на меня сердишься. Мои вчерашние угрозы уехать, это все комедия. Наверно, я отравлен театром. Каждый день хоть раз, а должен что-нибудь такое выкинуть, устроить сцену. Без этого мне жизнь не в жизнь. Даже сейчас, сидя здесь, мне до смерти хочется что-нибудь из себя изобразить».

«А любовь?»

«Бывали вечера, когда, обнаружив в носке дырку, я по одной этой причине навек терял любовь».

«Как тебе мое лицо?» — К. пригнулась ко мне.

«В каком смысле?»

«Я — красивая? — точно совсем чужая. — Молодо выгляжу?»

Мне захотелось ее ударить.

«Бедная ты моя!.. Не забывай — ты примерная супруга и добросовестная мать, а я — хулиган-недоросль, дерьмо».

«Только ты… — начал я говорить, но в этот момент служанка принесла молоко. — А, спасибо».

«Каждый свободен страдать, — продолжал я, пригубив горячее молоко, — но и наслаждаться — каждый свободен».

«Между прочим, я не свободна. И в том и в другом».

Я тяжело вздохнул.

«Позади несколько мужчин. Кто из них тебе нравится?»