Михал Вивег - Лучшие годы - псу под хвост

— Несправедливо! Нет, тысячу раз нет!

— Мама, ты ведь уже была!

— Ну и пусть! Что из того!

— Подавай! — крикнул отец старшему сыну.

— Тогда запри собаку! — кричал Квидо. — Из-за твоего футбола она еще прокусит мне ногу!

— Мама, опомнись! Ты же не умеешь заключать контракты!

— Пасуй сюда!

— Запри собаку, черт бы ее побрал!

— Да, мама, я знаю, что ты владеешь английским и немецким!

— Отдай мяч, отдай мяч! — завывал Пако.

— Пасуй сюда! — орал отец Квидо голосом настоящего психа.

— Прошу тебя, поднимись сюда! — Мать Квидо, стараясь не терять самообладания, высунулась из окна. — Объясни ей, что не можешь взять ее с собой.

— С собой?! — сказал отец Квидо, испуганно взбегая в мансарду.

— Известно, что супруги президентов подчас сопровождают своих мужей в поездках. Но чтобы… чтобы президент, тем паче рядовой чешский чиновник, мог взять с собой свою старую тещу , такого я еще не слыхал!

— Не ругайтесь! — кричал из сада Квидо. — Я отказываюсь расти в такой обстановке!

— Ты слышала? — визжала бабушка. — Ну хорошо. Эта старая теща не останется тут ни минуты!

Отец Квидо уже не владел собой:

— Не пробуждайте в людях напрасных надежд!

— Уезжаю! Не желаю жить под одной крышей с таким эгоистом!

— Значит, вы без зазрения совести уезжаете? — кричал отец Квидо. — Сперва вы регулярно приучаете нас к тыквенным оладьям, а потом берете и уезжаете? Это подло! Неужто вы не оставите нам даже рецепта?

— Мамочка! — ревел в саду Пако, которого сшибла с ног Нега.

— Уезжаю! Ни минуты здесь не останусь!

— Излишне говорить вам, как вас будет не хватать в доме! — сказал отец и оглядел систему бабушкиных отопительных приборов: к центральному отоплению, электрокамину и обогревателю в прошлую зиму прибавились еще электрогрелка и электробашмак. — А наша электростанция и вовсе без вас пропадет! Представьте, сколько людей из-за вашего отъезда останется без работы!

— Ничтожество! — с ненавистью кричала бабушка. — Какое ничтожество!

Отец Квидо отогнал от себя мимолетное желание крепко сдавить пальцами ее загорелую шею.

— Мамочка! — истошно вопил Пако.

— Пошли обедать, — спокойно сказала мать Квидо. — Иду, иду, птенчик мой! — нежно крикнула она Пако.

— Я пойду к нему, — сказал отец Квидо. Покачал головой и, вздохнув, улыбнулся.

Мать Квидо догнала его на лестнице.

— Она не злая. Она просто старая. — Что-то в ее голосе заставило отца Квидо оглянуться: в глазах жены стояли слезы. — Если бы я могла, я оплатила бы ей круиз вокруг света, — сказала она.

2) Запад поразил отца Квидо так же, как и многих до и после него.

— Запад напомнил мне матушку из эрбеновского «Клада», [29] Карел Яромир Эрбеи (1811–1870) — чешский поэт, фольклорист, сказочник. — живописал он позднее свои впечатления Павлу Когоуту.

Хотя его шутливое сравнение и пришлось драматургу по нраву, оно было не совсем точным: отца Квидо потрясла красочность и чистота улиц, великолепие старой и современной архитектуры, роскошь витрин и так далее и так далее, но всем этим он не был даже временно ослеплен, как это случилось с горемыкой Эрбена. А кроме прочего, сравнение не отражало того, что завораживало отца Квидо на Западе более всего: нисколько не преувеличенное, но неизменное и естественное уважение к его образованию, его работе и знаниям. Он чувствовал это постоянно: и когда проводил совещания, и когда за ним присылали из фирмы машину, и когда в его номере установили телефон, и когда приглашали осмотреть Лондон или поужинать, хотя контракт был уже заключен. Перед ним открывались все двери: если они не были автоматизированы соответствующим образом, их открывал швейцар, лифтер, специальный служащий. Телефоны-автоматы работали. Такси по требованию останавливались. Полицейские улыбались. Водители роскошных лимузинов на переходах притормаживали, уступая ему дорогу. В туалетах стоял приятный аромат. На почте ручка, которую пока еще никто не свистнул, не текла и красиво, тонко писала. Ему весело предлагали газеты, билеты на скачки, посещение храма, разноцветное мороженое, дома на продажу, массаж, обувь, путешествие на Филиппины. Женщины в Сохо с готовностью предлагали ему свою любовь. Вещи, на которых он стоял, сидел, лежал или писал, сияли чистотой, не шатались и уж тем паче не были загажены попугайчиками. Шампунь, который он купил, не вытек в портфель, а вымыв им два раза волосы, он совершенно избавился от перхоти, что сыпалась ему на плечи тридцать лет кряду. Впервые в жизни он не стесняясь пошел к парикмахеру, а тот впервые в жизни подстриг его так, что прическа соответствовала форме его лица. Он сразу показался себе красивее.