Михал Вивег - Лучшие годы - псу под хвост

— Не ожидал, — искренно сказал отец Квидо. — Спасибо вам.

— Надеюсь, не подведешь. И упаси тебя бог не вывесить флаги — у нас проводятся шествия с фонариками, так вот как раз там мы мимо проходим.

— Флаги? — придурковато спросил отец Квидо.

Только сейчас стали до него доходить слова Шперка. Чувствуя несказанную радость и несказанное облегчение, он не в силах был даже сосредоточиться.

— Флаги! — хохотал Шперк. — Не забывай вывешивать!

— Сегодня?

— Рехнулся ты, что ли? Знаешь, какая бы это была провокация? Я имел в виду вообще вешать, а не то чтобы вывесить сразу!

— Непременно буду их вешать, — опамятовался отец Квидо. В общем-то, что в этом плохого?

— Питора тоже так говорил, — скалился Шперк. — А как кончил! Да, вот еще что, — сказал он отцу Квидо уже под завязку. — Тебе нужна собака — теперь, когда у тебя сад.

— Собака? Дело в том, что…

— Продам тебе щенка, — авторитетно сказал Шперк. — Причем с родословной. У меня собаководческая ферма, слыхал, наверно?

— Да, но я…

— За три тыщи. Заходи!

— Не выйдет, — сопротивлялся отец Квидо. — Дело не в деньгах, но жена с ума сойдет. Она до ужаса боится собак!

— Ничего, привыкнет. Моя тоже привыкла. Да и вообще овчарки — что твои телята.

— Овчарки? — опешил отец Квидо. — Только этого не хватало! Жена умрет со страху. Как раз с овчаркой когда-то у нее случилась довольно скверная история. Она и собака — это просто немыслимо!

— Какая собака?! — сказал Шперк с улыбкой. — Говорю же тебе — щенок!

1) Небольшая вилла у подножья Жаворонка, куда семья окончательно переселилась после возвращения матери Квидо из родильного дома, напоминала бабушке Либе прелестный женский пансион в Лозанне, где она бывала не раз. Тот же цоколь красного песчаника, те же оконные рамы цвета охры, та же заросшая диким виноградом веранда и так же расположенные ели и туи в саду — все это рождало в ней весьма сентиментальные воспоминания.

Весной этого года она с двумя приятельницами отправилась в Германскую Демократическую Республику. Почти неделю они жили среди чудесной пробуждающейся природы Гарцкого леса, и тем больше удручало бабушку скорое возвращение в грязный, задымленный город. В последнее время она страдала расстройством дыхания, целиком относя это за счет пражского воздуха, и так же, как обе ее приятельницы, не исключала для себя возможности заболеть раком легких.

по традиции изъяснялась она стихами на черно-белой открытке, правда, далее на сей раз следовало непривычное добавление в прозе: «Кислородом дышим про запас — авось хватит его и на Прагу!»

— Что ты об этом думаешь? — спросила мужа мать Квидо, держа открытку в одной руке, а маленького Пако — в другой.

Отец Квидо перечитал открытку еще раз.

— Бредятина какая-то! — заявил он.

— Если бы, — сказала его жена, печально улыбнувшись.

Апрельское солнце нагревало кафельный пол на веранде так, что на нем было приятно даже сидеть. Слышалось жужжание пчел, а в кроне ближней яблони под розоватыми цветами уже набухали будущие летние яблоки.

Лицо матери Квидо отражало большое счастье, но и не меньшую настороженность.

И она была вполне оправданна, хотя ни к чему путному так и не привела: уже в середине мая бабушка Либа заявилась с двумя чемоданами в полной решимости помочь своей дочери нянчить маленького Пако. Приехала она совсем неожиданно, как-то в пятницу, после обеда, что, однако, не помешало ей уже с порога отчитать отца Квидо за то, что не пришел ее встретить.

— Ты решилась оставить папу одного в Праге? — недоумевала мать Квидо.

— А он что, маленький? — аргументированно оправдывалась бабушка. — По крайней мере, сможет покупать себе мясо.

В Праге, утверждала она, оставаться ей больше нельзя ни минуты, она, мол, задыхается от тамошнего смога — и в доказательство своих слов она продемонстрировала семье забитый мокротой фильтр ручного респиратора, которым пользовалась теперь на всех оживленных перекрестках.

— Смог, — заявила она, — канцерогенный!

Слово «канцерогенный» она произнесла с каким-то благоговейным трепетом.

Что ж, матери Квидо пришлось смириться, а его отцу приложить все свое столярное мастерство, чтобы соорудить для тещи в пока еще нежилой мансарде уютный летний уголок.

— Вопреки отчаянному упору, который отец делал на слове «летний», — рассказывал впоследствии Квидо, — бабушка оставалась в Сазаве не только всю будущую зиму, но и до самой своей смерти в восемьдесят седьмом году.