Герман Брох - 1903 - Эш, или Анархия

Может же хоть изредка этот мангеймский идиот бывать правым, а тут именно тот случай, и Эш повторил: "Да, да, это так". Гарри откровенно обрадовался, найдя единомышленника, и благодарно взглянул на Эша, но Альфонс, не желавший слушать что-либо в таком духе, возмутился: "Гарри, а вся та дружба, с которой к тебе относятся, что, ничего не значит?" Гарри покачал головой:

"Что такое чуть-чуть доверия, которое вы называете дружбой? Будто любовь имеет что-то общее с вашей дружбой и с этим доверием!" "Да, малыш, а у тебя свое собственное представление о любви", — ласковым тоном проворковал Альфонс. Гарри говорил словно в полузабытьи: "Любовь- это большая неизвестность". Эшу вспомнилось молчание госпожи Хентьен, когда Альфонс сказал: "Для бедного музыканта это слишком уж заумно, малыш". Со стороны оркестра понеслись звуки громкой музыки, и Гарри, наклонившись над столом, чтобы не кричать, но быть услышанным, тихо и таинственно проговорил: "Любовь — это большая неизвестность: это — двое, и каждый на своей звезде, и ни один из них ровным счетом ничего не может знать о другом. И вдруг, в одно мгновение исчезает рас стояние и перестает существовать время, они растворяются друг в друге и уже ничего больше не знают о себе, да и не нужно им ничего больше знать. Это — любовь". Эш подумал о Баденвайлере: отрешенная любовь в отрешенном замке; что-то в этом роде было наверняка предназначено Илоне. Размышляя об этом, он внезапно ощутил сильнейшую боль-никогда не понять ему, такая ли любовь была или какая-то иная та, которой любили друг друга и с которой ладили между собой господин и госпожа Хентьен.

Гарри продолжал, говоря словно бы словами из Библии: "Лишь с рождением неизвестности, только тогда, когда неизвестность заводит, так сказать, в бесконечность, может расцвести то, что может считаться недостижимой целью любви, что составляет ее суть: таинство единства… да, это так называется".

"Вот тебе и на", — печально проговорил Альфонс, но у Эша возникло ощущение, словно парню дано высшее знание, и пробудилась надежда на то, что знание, которым обладал этот парень, содержит ответы и на его собственные вопросы. И хотя его мысль никак не лепилась к тем, что были произнесены вслух Гарри, он сказал то, что как-то говорил Лобергу: "Но в таком случае никому не дано пережить другого", душа при этом наполнилась частично радостной, частично горькой уверенностью в том, что вдова Хентьен, поскольку она была еще живой, никак не могла любить своего супруга. Альфонс зашептал Эшу: "Ради всего святого, не говорите в присутствии этого малыша о таких вещах", но было уже поздно, Гарри вперил в него возмущенный взгляд и глухо сказал, на самую малость глуше, чем нужно было: "А я и не живу больше". Альфонс пододвинул ему двойную порцию ликера: "Бедный мальчик, вот после той истории он ведет такие разговоры… тот совершенно погубил его". Эш ощутил себя вернувшимся к реальности; он разыграл ничего не понимающего типа: "Тот это кто?" Альфонс пожал плечами: "Ну тот, великий бог, белый ангел…" "Заткнись, или я выцарапаю тебе глаза", — зашипел Гарри, и Эш, которому стало жаль малыша, прикрикнул на Альфонса: "Оставь его в покое". Гарри внезапно разразился истерическим плачем: "А я и не живу больше, не живу больше…" Эш оказался в довольно-таки беспомощной ситуации, поскольку не мог прибегнуть к тем же методам, которые привык использовать в обращении с плачущими девушками.

Значит, и жизнь этого парня тот тоже разрушил; желая сделать для Гарри что-нибудь приятное, Эш неожиданно выпалил: "Поставить бы нам этого Бертранда к стенке". Гарри взорвался: "Ты не сделаешь этого!" "А почему? Это же должно тебя обрадовать, он ведь наверняка заслужил такое наказание". "Ты, ты не сделаешь этого… — вопил малыш с безумными глазами, — ты не смеешь к нему прикасаться…" Эша разозлило, что парень был настолько глуп, что не уловил благого намерения. "Такая мразь подлежит выбраковке", — настаивал он на своем. "Он не мразь, — взмолился Гарри, — он самый благородный, самый хороший, самый красивый на всем белом свете". В чем-то малыш был, конечно, прав, и Эш был уже почти что готов пообещать не трогать Бертранда.

"Безнадежно", — вяло промямлил Альфонс и выпил свой ликер. Гарри, зажав лицо между двумя кулаками и раскачивая головой, словно фарфоровый игрушечный человечек, начал смеяться: "Он и какая-то мразь, он и какая-то мразь"; затем его смех снова сменился всхлипываниями. Когда Альфонс попытался прижать Гарри к своей покрытой шелком жирной груди, Эшу, дабы предотвратить потасовку, пришлось вмешаться. Он распорядился, чтобы Альфонс проваливал отсюда, и обратился к Гарри: "Мы уходим. Где ты живешь?" Парень сник и послушно назвал свой адрес. На улице Эш взял его за руку, словно шел с девушкой, и, один — обеспечивая защиту, другой- приняв ее, они оба были почти счастливы. С Рейна налетали слабые порывы ветра. У своей двери Гарри прижался к Эшу, показалось, что он хочет подставить свое лицо мужчине для поцелуя. Эш втолкнул его в дверь. Но Гарри удалось выскользнуть обратно, и он прошептал: "Ты ничего ему не сделаешь", и не успел Эш опомниться, как парень обнял его, неловко чмокнул в руку чуть пониже плеча и исчез в доме.