Герман Брох - 1903 - Эш, или Анархия

Забегаловка не отапливалась, и холод в ней пробирал до костей. Пытаясь согреться, мужчины растирали руки; Эш тяжело опустился на одну из скамеек, а Мартин направился к оркестриону, и вскоре выстуженное пространство забегаловки заполнилось суровыми звуками марша гладиаторов. Через какое-то мгновение до их слуха сквозь рокочущую музыку донеслись звуки шагов по скрипевшей деревянной лестнице, и госпожа Хентьен распахнула качающиеся створки никогда не запиравшихся дверей рядом со стойкой. На ней было утреннее рабочее платье, поверх юбки повязан большой ситцевый фартук синего цвета, вечерний лифчик она еще не надела, так что ее грудь, словно два мешка, покоилась в бумазеевой кофточке в крупную клетку, Прическа, как всегда жесткой и правильной формы, сахарной головой возвышалась над блеклым, с отсутствующим выражением лицом, глядя на которое невозможно было определить возраст его обладательницы. Но всем, правда, было известно, что госпожа Гертруда Хентьен имела тридцать шесть лет от роду и что она уже давно, очень давно — лишь недавно подсчитали, что, должно быть, не меньше четырнадцати лет, — является вдовой господина Хентьена, фотография которого в красивой черной с золотой отделкой рамке красовалась над Эйфелевой башней между лицензией на торговлю и картинкой с изображением лунного ландшафта, обрамленных такими же рамками.

И хотя господин Хентьен со своей козлиной бородкой был похож на бедного подмастерья у портного, его вдова хранила ему верность; по крайней мере, ни у кого не было оснований ее в чем-либо обвинять, и если кто-то все-таки решался на попытку сойтись с ней поближе с соблюдением всех благопристойностей, то она с пренебрежением думала: "Да, хозяйство мое было бы ему как нельзя более кстати. Ну нет, уж лучше я" сама буду здесь хозяйкой".

"Доброе утро, господин Гейринг, доброе утро, господин Эш, — обратилась она к вновь пришедшим, — сегодня вы что-то раненько". "Ну, так ведь не пять минут, как из кроватки, матушка Хентьен, — ответил Мартин, — а кто трудится, тому и поесть охота", и он заказал сыр и вино; Эш, у которого при одном воспоминании о вчерашнем вине сводило судорогой рот и желудок, получил рюмочку шнапса. Госпожа Хентьен подсела к мужчинам, дабы дать им возможность поделиться новостями; Эш был немногословен, и хотя он ничуть не стыдился своего увольнения, его все-таки злило, что Гейринг так много болтает по этому поводу. "Итак, еще одна жертва капитализма, — завершил свой рассказ профсоюзный деятель, — ну а теперь в самый раз опять за работу; какой-то там барон мог бы себе позволить побездельничать". Он заплатил за двоих, подавив на корню протест Эша, глубокомысленно сказав: "Безработным следует оказывать поддержку…" Взял костыли, которые покоились рядом с ним, прижал носок левой ноги к деревяшке и, громыхая между двумя палками, молча удалился.

Какое-то время после его ухода сидели молча; затем Эш кивнул в сторону двери, "Анархист", — выдал он, Госпожа Хентьен пожала мясистыми плечами: "А если и так, то он все равно порядочный человек…" "Порядочный", — согласился Эш, а госпожа Хентьен продолжила: "…но скоро, наверное, его опять загребут; на шесть месяцев его уже как-то сажали…", а затем: "но ведь такая у него работа". Снова повисло молчание, Эш задумался над тем, с детства ли страдает Мартин своей хромотой. "Врожденное уродство", — сказал он про себя, а вслух: "Он и меня хотел бы втянуть в свое социалистическое товарищество. Но я не пойду на это". "А что так?" — без интереса спросила госпожа Хентьен. "Не для меня, Я хочу жить по-своему; должен быть порядок, если хочешь жить по-своему". Госпожа Хентьен не могла не согласиться: "Да, это правильно, должен быть порядок. Но мне уже пора на кухню. Будете у нас сегодня ужинать, господин Эш?" Эш с одинаковым успехом мог бы ужинать как здесь, так и где-нибудь еще, но зачем ему слоняться на леденящем ветру.

"Что-то сегодня ни снежинки, — удивленным голосом начал он, — а от пыли слезятся глаза". "Да, на улице отвратительно, — с пониманием отреагировала госпожа Хентьен — Вы, значит, проведете весь день здесь", Она исчезла на кухне; створки двери еще какое-то время продолжали раскачиваться ей вслед;

Эш тупо наблюдал за ними, пока они не застыли в своей неподвижности, Затем он попытался уснуть. Но вскоре его начало трясти от холода; он походил вдоль стойки — походка его была тяжелой и слегка нетвердой, — взял газету, которая лежала на стойке, но закоченевшие пальцы не могли даже листать страницы; в глазах появились режущие боли. Собравшись с духом, он решил отправиться на кухню и, держа в руке газету, проскользнул сквозь дверь.