Герман Брох - 1903 - Эш, или Анархия

Тут, впрочем, Корна постигло разочарование. Нечего было и думать заставить этих активистов Армии спасения тоже занять местечки за столом, они разошлись, чтобы собраться потом на этом же месте и начать продавать свои газеты, Эшу как-то не очень хотелось, чтобы они оставляли его с Корном, С другой стороны, было хорошо, что они избавлялись от подтруниваний Корна, и было бы еще лучше, если бы с ними ушел Лоберг, потому что Корн намылился взять реванш и начал потешаться над ним, пытаясь с помощью порции приправленного луком мяса и кружки пива заставить беспомощного изменить своим принципам, Между тем это слабое существо проявило упорство, тихим голосом просто заявив: "С человеческой жизнью не играют", и не прикоснулось ни к мясу, ни к пиву, так что Корну, которого постигло новое разочарование, пришлось самому умять эту порцию, дабы ее не унесли нетронутой. Эш рассматривал темный осадок на дне своей пивной кружки; странно как то, что святость должна зависеть от того, выпил ты это или нет. И все же он был почти что благодарен этому мягко упирающемуся идиоту. Лоберг сидел с молчаливой улыбкой на лице, и иногда даже начинало казаться, что из его больших блеклых глаз вот-вот хлынут слезы. Но когда снова приблизились активисты Армии спасения, совершающие обход столиков, он поднялся, и возникло впечатление, что он хочет им что-то крикнуть. Вопреки ожиданию, этого не произошло, а Лоберг просто остался стоять. Внезапно с его уст непонятно, бессмысленно, непостижимо для любого, кто это слышал, слетело одно единственное слово; он громко и внятно произнес: "Спасение", а затем снова сел на свое место. Корн уставился на Эша, а Эш — на Корна. Но как только Корн поднес палец к виску, чтобы, покрутив им, показать, что происходит в голове Лоберга, картина изменилась примечательнейшим и ужаснейшим образом, будто отпущенное на свободу слово "спасение" витало над столом, удерживаемое и все-таки отпущенное невидимо вращающейся механикой и устами, которые его произнесли, И хотя пренебрежение к идиоту не стало ни на йоту меньшим, казалось, возникло Царство спасения, и не могло не возникнуть, просто потому, что Корн, эта масса бесчувственных мышц с широкими плечами, сидел в "Томасброе" и мысль его не способна была достичь и ближайшего угла на улице, не говоря уже о спасительной свободе, приходящей издалека. И хотя Эш не был и близко образцом добродетели, колотя кружкой по столу и требуя принести еще пива, он все же молчал, как и Лоберг, и когда Корн, поднявшись из-за стола, предложил отправиться с целомудренным Йозефом по девочкам, Эш отказался в этом участвовать, оставил окончательно разочарованного Бальтазара Корна стоять на улице и проводил торговца сигарами к его дому, не без удовольствия улавливая ругательства, которые посылал им вдогонку Корн.

Снег прекратился, и на резком ветру скабрезные слова трепетали подобно весенним ярмарочным лентам.

В той необыкновенной печали, которая наполняет человека с момента, когда он, выйдя из детского возраста, начинает осознавать, что обречен неотвратимо и в жутком одиночестве идти навстречу своей будущей смерти, в этой необыкновенной печали, которая, собственно, уже имеет свое название — страх перед Богом, человек ищет себе товарища, чтобы рука об руку с ним приближаться к покрытой мраком двери; и если он уже познал, какое бесспорное наслаждение доставляет пребывание в постели с другим существом, то считает, что это очень интимное слияние двух тел могло бы продолжаться до гробовой доски; такая связь может даже казаться отвратительной, поскольку события-то развиваются на несвежем и грубом постельном белье и в голову может прийти мысль о том, что девушка рассчитывает оставаться с мужчиной до конца своих дней, однако никогда не следует забывать, что любое существо, даже если его отличают желтоватая увядающая кожа, острый язычок и маленький рост, даже если у него в зубах слева вверху зияет бросающаяся в глаза щербина, что это существо вопреки своей щербатости вопиет о той любви, которая должна избавить на веки вечные от смерти, от страха смерти, который постоянно опускается с наступлением ночи на спящее в одиночестве создание, от страха, который, подобно пламени, уже начинает лизать и охватывать полностью, когда ты сбрасываешь одежду, так, как это делает сейчас фрейлейн Эрна: она сняла зашнурованный красноватого цвета корсет, потом на пол опустилась темно-зеленая суконная юбка, а за ней — нижняя юбка. Она сняла также обувь; чулки, правда, она не стала трогать, так же, как и накрахмаленную комбинацию, она не могла решиться даже на то, чтобы расстегнуть лифчик. Ей было страшно, но она спрятала свой страх за лукавой улыбкой и при свете мерцающего огонька свечи, не раздеваясь дальше, скользнула в кровать.