Жан-Филипп Туссен: Любить

Если бы Бернар сразу — при встрече или сейчас, за ужином — спросил меня о Мари, я бы, наверное, просто ответил, что у нее дела в Токио, тем бы все и ограничилось и больше бы мы о ней не говорили (а стань он допытываться, я бы, скорее всего, уклонился от ответа). Но поскольку он ничего не спрашивал, а мысли мои с самого утра были заняты одной Мари, я не выдержал и, вернувшись в кухню, сам завел о ней разговор. Произнося имя Мари с тем тайным сладострастием, какое испытываешь, упоминая публично о любимом человеке (голос мой при этом звучал совершенно естественно, отстраненно, я только сказал, что она осталась в Токио готовить выставку), я почувствовал легкое головокружение, как если бы сознательно бросался навстречу опасности, хотя знал доподлинно, что ничем не рискую, поскольку душераздирающий конец нашей истории был известен мне одному.

Я спросил у Бернара, могу ли я отправить факс, и Бернар, отложив нож и вилку, шмыгнул в гостиную за бумагой и пишущими принадлежностями (разувался и обувался он всякий раз с естественной ловкостью и бессознательной непринужденностью в движениях). В кухню он возвратился с лукавой улыбкой и протянул мне стопочку бумаги и кисточку (в шутку, на случай, если мне вздумается выписать факс тушью). Я тоже улыбнулся и взялся за кисть. Почему бы нет. Сдвинув тарелку на край стола и вооружившись кисточкой, я начал неуклюже вырисовывать текст толстыми черными буквами. Когда закончил, Бернар повел меня на второй этаж отправлять факс, снова пришлось снимать ботинки, и я, не обладая его сноровкой, тяжело опустился на ступеньки и стал сидя один за друг им развязывать шнурки, потом поднялся в неуклюжем развороте и пошлепал за ним в носках по узкой скользкой лестнице. Наверху он проводил меня в залитый теплым медным светом кабинет. Телефон стоял в углу на полу, Бернар в двух словах объяснил мне, как с ним обращаться, и спустился вниз. Я в последний раз перечитал послание, выписанные тушью размашистые черные буквы распластались на бумаге, как вороны — вестники беды: Мари, я в Киото у Бернара. Не жди меня. Потом я взял на письменном столе ручку, поставил подпись, подчеркнул номер комнаты — Room 1619 — наверху страницы. Затем набрал номер отеля и отправил факс. А глядя на исчезающий в аппарате листок, подумал, что если Мари сейчас нет в отеле, то по возвращении она увидит на голубом экране телевизора в пустой комнате печально памятную светящуюся надпись: You have a fax. Please contact the central desk.

Я осторожно спустился по лестнице в гостиную, где Бернар пил кофе, входя, тихонько раздвинул и потом закрыл за собой фусума. [16] Фусума — тонкая деревянная рама с натянутой на нее расписанной бумагой. В традиционной японской архитектуре их используют как перегородки между комнатами. В гостиной было тепло, все щели заделаны, раздвижные стенки закрыты со всех сторон. Мы сидели на полу на электроодеяле возле низкого столика, заваленного газетами и безделушками, я снял пальто, комом положил его на циновку. Бернар стал на колени, открыл встроенный шкаф и достал оттуда старую бутылку виски, налил себе, предложил и мне, я согласился выпить капельку — от насморка. Он убрал бутылку на место, выбрал CD, подул на него, перед тем как сунуть в плеер. Мы сидели в носках (Бернар по-турецки, а я — вытянув ноги и держа стакан в руке) и прихлебывали виски. Открыв свежий номер «Джэпэн таймс», я молча листал его, разложив рядом с собой на татами (на последней странице помещалась фотография борца Мусашимару в суперневыигрышном для него, черт побери, положении). Посасывая виски, Бернар сообщил мне, что завтра должен уйти очень рано (он читал лекции в университете где-то в отдаленном районе, и у него была первая пара в девять часов), а вернется, возможно, только поздно вечером. Затем он стал давать мне указания по дому, мы встали, прошли через темную спальню и попали в ванную, где он положил на табурет полотенце и банную варежку для меня, затем прошествовали в дальний конец коридора и осмотрели туалет без сиденья в национальном — хочется сказать турецком, если бы не очевидность того, что он японский, — стиле. Бернар, понятно, оставил бы мне и ключи от дома, да только в них не было надобности, по его словам, никто здесь дверей не запирает (а заперев, я рисковал не войти обратно). Телефон, как я уже видел, находится в кабинете на втором этаже, продолжал он, пока мы возвращались назад по темному коридору с окнами во внутренний дворик, велосипед также в моем распоряжении (никаких специальных инструкций насчет велосипеда, принцип действия тебе, я полагаю, известен, сказал он лукаво — сразу видно, педагог — и, не оборачиваясь, добавил с насмешливой серьезностью: в Японии ездят по левой стороне).