Галина Лифщиц - Хозяйка музея

Отправились спать, решив не давать волю страхам. Как обычно, себя убеждали. А что им еще оставалось делать?

Улеглись, уснули, а глубокой ночью, когда сон наиболее крепок, разбудили их стуки в дверь, звонки.

Полиция-милиция! Как ни назови, чем ни укрась – все одно.

Открыли им. Входят строгие, неприступные, с порога объявляют: совершено преступление.

В полночь тут рядом, у реки, изнасилована молодая девушка. В особо жестокой, извращенной форме.

Непосредственно после совершения надругательства над собой, жертва изувера отправилась в милицию. Проведена экспертиза. Так вот, несчастная прямо указывает на насильника. И не только жертва, но и ее подруга, в ужасе прятавшаяся в кустах и ставшая свидетелем преступления, четко и однозначно заявляет о том, что знает преступника.

– А какое это к нам имеет отношение? – спокойно спрашивает уже окончательно проснувшаяся Афанасия Федоровна.

– А самое непосредственное, – отвечают строго стражи порядка и закона. – Ведь и жертва, и свидетельница в один голос утверждают: насилие совершил ваш сын. Вот этот вот самый, который, как ни в чем ни бывало, стоит рядом с вами.

– Это полностью исключено, – заявляет Афанасия.

– Все мамаши так говорят. Никто не знает, что там у сынка в голове бродит. С мамочками они все хорошенькие-добренькие. А делов наделают мирным гражданам – не счесть.

После этого им велят собираться, чтобы ехать в милицию. Вернее, задержанным является, естественно, Доменик Новиков. Или Новикофф, если уж писать, как в его иностранном паспорте. Ему зачитывают его права.

Кино, да и только.

Матери, пожалуйста, разрешено сопровождать. Ее тоже опросят, где был сын, что делал, что она сама слышала. Занесут в протокол.

Едут в отделение.

Там производят процедуру опознания. То есть выстраивают в ряд несколько приземистых местных пропойц, помещают среди них Доменика. Естественно, потерпевшая и очевидица дружно указывают на преступника. Без тени сомнения, даже с некоей ленцой, тычут пальцами в направлении хранителя музея:

– Он! Он снасильничал.

Афанасия при этом присутствует. От нее ничего не скрывают – смотрите, сколько душе угодно, проверяйте, как хотите, все чисто-прозрачно, по закону.

В потерпевшей она узнает Динку Кононенко. Не местную, пришлую девицу, давно тут ошивавшуюся, когда-то даже умолившую принять ее на работу в музей. Уборщицей. Молила-просила, мол, папки-мамки нет, кушать нечего, работать мечтает, своим трудовым хлебом питаться. Верой и правдой готова служить. Хоть за хлеба кусок. Лишь бы честным трудом его зарабатывать. Что-то человеческое мелькало тогда в облике этого существа женского пола.

Впрочем, в юности у всех что-то еще мелькает. Словно надежда теплится.

Ну, Афанасия тогда и пожалела. Поверила в чистоту намерений. Уж очень убедительно, хоть и сбивчиво, та молила о помощи. «Я вам пригожусь, – твердила. – Не пожалеете!»

Приняла ее на работу. Официально. Завела трудовую книжку, все оформила, как полагается. Сняла ксерокопию паспорта. Увидела, что родом новая сотрудница из Узбекистана. Но паспорт российский, постоянно прописана в Твери. Что ж! Пусть работает, пусть встает на ноги. Хлебнуть, видно, девчонке пришлось немало. К такому выводу Афанасия пришла, удивляясь несоответствию паспортного возраста ее подопечной с визуальным впечатлением, которое та производила. По паспорту девчонке девятнадцать годков. А на вид – меньше тридцати никак не дашь.

Вот как чрезмерные беды и непосильные страдания отражаются на лицах человеческих!

Итак, Динка была принята на работу. Оставалось только искренне радоваться за нее – сбылась ведь мечта у человека, желавшего честно зарабатывать свой хлеб.

Однако все получилось не по-обещанному.

Благие намерения, а тем более благие посулы, чаще всего не материализуются. Именно так устраивает зачем-то коварная жизнь.

Работой ленивую возню уборщицы Кононенко назвать никак не получалось. Однажды Афанасия Федоровна случайно увидела, как моет полы в музее их новая работница.

Дина вошла в главный зал с ведром грязноватой воды и размашисто выплеснула его на прекрасные старинные доски их дома. Выплеснула и пошла снова наполнять ведро. Из бочки с дождевой водой.

Афанасия сама в ужасе принялась собирать тряпкой растекающиеся ручейки воды, запретив строго-настрого мыть что бы то ни было в помещениях музея.

Отныне Кононенко разрешалось только вытирать пыль. Чистой сухой тряпкой. Что та и делала под неусыпным наблюдением Афанасии. Гораздо легче было смотрителям музея убраться самим, как они это делали прежде.