Манохар Малгонкар - Излучина Ганга

В колледже все заняты отнюдь не только высиживанием дипломов. Учение — лишь часть того, что вам предлагает колледж. И не самая важная часть. Чтобы воспринять все прелести колледжа, нужно принадлежать к блестящему, избранному кружку студентов, которые купаются в богатстве и занимаются спортом. Но большую часть времени вы лишь поглядываете на них издалека, будто глазеете в витрины универмага «Уайт вэйз».

И все же, если к ним приглядеться, это славные ребята, дружелюбные и не чванливые. Правда, они стараются держаться своего круга. Но это, пожалуй, из-за того, что они слишком уверены в своей принадлежности к сильным мира сего. Зато, когда случается поговорить с ними, они приветливы и не выказывают своего превосходства. Все они изнеженные, импульсивные, нервные. И уж если в один прекрасный день они приглашают кого-нибудь присоединиться к их компании, то делают это естественно и небрежно, как будто обращаются к старому приятелю. Точно так, как Деби-даял пригласил его на пляж в тот вечер. Тогда даже зовут вас к себе в дом и знакомят с сестрой.

Но тут вы откалываете какой-нибудь глупейший номер — например, демонстрируете им потемневшую от времени ладанку и не хотите присоединиться к общему хохоту, не сумев понять, что таким образом эти аристократы хотят облегчить вашу участь. Мало того, вы поступаете уже совсем по-детски, пыряя в бурный поток и сражаясь с течением, — желаете нарочно продемонстрировать им всем свой стремительный, рыбацкий стиль плавания. Пусть, мол, в отместку тоже стыдятся своего неуклюжего барахтанья в жалких лужицах, выплюнутых рекой.

В отместку за что? За их вежливость и доброту?

Нет, разумеется, он не хотел их устыдить, он просто еще больше подчеркнул, что чувствует себя чужим среди них. Он ни за что не станет так себя вести, если они позовут его еще раз. Если позовут…

Но в глубине души он твердо знает, что незачем и рваться в общество Деби-даяла и его сестры — туда, где роскошные радиолы, покрытые коврами лестницы и лакеи, доедающие остатки тщательно сервированного ужина. Людям этого круга не приходится проводить воскресные дни в полутемных комнатах общежития в ожидании ужина из поджаренных бобов, риса и овощей, которые только наполнят желудок, но не утолят голод. Им не приходится отказываться раз в неделю даже от этого ужина, чтобы сэкономить деньги на сигареты, и еще раз в неделю, чтобы пойти в кино, простояв в длинной очереди за дешевыми билетами.

И самую дешевую одежду — кхаддар — им тоже носить не приходится, спасибо еще, что теперь она стала национальным символом.

Гьян все больше мрачнел. Пропасть между тем миром, к которому он втайне стремился, и тем, к которому принадлежал, была достаточно велика, но, если реально смотреть на вещи, это еще счастье, что он вообще попал в колледж. За его учение каждый месяц приходится выкладывать сто рупий. Это было бы немыслимо, если бы Хари, его брат, не отказался от самых элементарных удобств, доступных людям среднего класса. Все эти годы Гьян принимал помощь как нечто само собой разумеющееся. Но сейчас мысль о жертвах, принесенных братом, не давала ему покоя. По правде говоря, в этом есть нечто унизительное — всем в своей жизни быть обязанным доброте и самопожертвованию другого.

Поезд уже не мчался, а полз. Перед последним поворотом Гьян выбросил окурок и выглянул в окно — прибыл ли за ним «фамильный экипаж» — воловья упряжка. Она оказалась там, где он ожидал ее увидеть, на обычном месте — под фруктовым деревом в глубине станционного двора. Пара рыжих волов — Раджа и Сарья, которых редко использовали на тяжелой работе, как всегда, выглядели упитанными и гладкими, шкура блестела, медные колокольчики на хомутах тускло мерцали. Был тут и возчик Тукарам в своем поношенном красном тюрбане. Сидя на облучке, он нетерпеливо наклонился вперед и, чтобы получше разглядеть подходивший поезд, руками заслонил глаза от солнца.

Тукарама Гьян помнит так же давно, как себя самого. Еще совсем молодой, Тукарам качал его на коленях, таскал на закорках в школу во время дождей, учил всему, что умел сам, — плавать, взбираться на кокосовые пальмы, по воскресеньям поил горьким настоем чираита, «чтобы в животе ие прокисало».

Теперь верный слуга их семьи постарел, ссутулился и поседел, но оставался таким же преданным, грубоватым и незаменимым. Он до сих пор говорил Гьяну «ты», а не «вы», как полагалось бы слуге. И до сих пор считал Гьяна малышом, которому время от времени для здоровья необходимо пить горький сок чираита. Иногда, правда, фамильярность Тукарама и его снисходительная манера обращения сердили Гьяна, но не упрекать же старика за это?