Андрей Новиков-Ланской - Кто против нас?

Вскоре Гедройц освободил руки, а потом и весь распутался. Растёр суставы, подошёл к бесчувственному директору, взял револьвер, нашёл свой портфель, прихватил в сенях какой-то пиджак, застегнулся, чтобы скрыть кровь на рубашке, и поспешил прочь. Дом стоял на отшибе, и Гедройц пошёл по единственной дороге, ведущей от дома. Вскоре он оказался у небольшого посёлка и решил обойти его стороной, дабы не привлекать к себе внимания, ведь в доме остался лежать по крайней мере один труп. Директор сумасшедший, и неизвестно, сколько ещё он случайных людей заподозрил в покушении на сокровища кургана.

Спустя некоторое время, следуя всё по той же просёлочной дороге, он вышел к границе города, где и поймал машину. А через четверть часа он был уже в своём номере, приводил себя в порядок. Теперь оставалось одно — поскорее собрать вещи и уехать отсюда. После такого счастливого избавления Гедройца меньше всего привлекала перспектива стать нелепой жертвой безумца. Бог с ним, с курганом. Всё, что Гедройц хотел узнать, было теперь ему известно.

Он стал разбирать свои скромные пожитки, и взгляд его упал на старинную книгу, приобретённую у нищей старухи. Гедройц внимательно рассмотрел её. Ему в целом нравилась старая орфография. Шрифт, однако, был тяжёл для чтения, излишне витиеват. Золотое тиснение на обложке совсем стёрлось, но на титульном листе он прочитал название: «Откровение Святого Иоанна Богослова, или Апокалипсис». Гедройц словно позабыл о своих намерениях и срочных планах. Он не отрываясь читал древние пророчества, присоединялся к таинственным прозрениям Палестины. Он, разумеется, видел этот текст и раньше, но теперь всё воспринималось им иначе. И здесь, на месте Сталинградской битвы, по-новому читались слова о последней битве Армагеддона, где Дьявол с Богом борется.

Впечатления, размышления, воспоминания переполняли его. Он восстанавливал в памяти картины последних дней, свои страхи и свои чудесные избавления. К этим переживаниям присоединялись образы так по-разному страдавших людей, но своим страданием соединенных в душе Гедройца: и несчастная бабушка с собакой, и ложно утешенный старик учитель, и утративший покой Николай из Петербурга, и обиженная им девушка, покончившая вчера с собой. Душа Гедройца была истончена, интенсивность испытанного им за последние дни нервного напряжения достигала предела.

Он вдруг ощутил, что всё неправильно, что не такой должна быть жизнь, но что должно что-то произойти, измениться. Так продолжаться дальше не могло. Это было глубинное чувство, внезапное и болезненное. Оно сжигало всё внутри, от него не было никакого избавления. Казалось, сам воздух был им пропитан. Гедройц им дышал и ждал какого-нибудь поворота событий. Это чувство не оставляло его, лишь усиливалось. Оно должно было во что-то вылиться. Что-то должно было случиться.

Горло Андрея пережалось, дыхание сдавилось тоскою, в глазах защипало, в ушибленной голове застучало — пережитый кошмар лег на плечи тяжким бременем, и сил не стало устоять. Гедройц упал на кровать и застонал — отчего и сам не понимал, но чувствовал, что это более невыносимо. Его собственный внутренний голос зазвучал в груди, и слова не подчинялись ему, но само сердце высказывало себя. Он взял карандаш и лист бумаги, подложил купленную у старухи новозаветную книгу и стал писать, не понимая даже, что он пишет:

«Бездна поглотила землю, и тьма царит в ней. Любовь истлела, звериный образ овладел нами, и мы плодим себе подобных. В народе нет совести, и власть против нас. Живое человеческое слово опорочено, божье слово втоптано в грязь. Младенцы рождаются в беззаконии, и старики умирают не с молитвой на устах, но с проклятием миру. Бесславен и низок теперь народ, глубоко наше падение. Нет в нас больше ни памяти, ни знания, ни веры. И нет благодати в нашей земле — вытекла вон, к чужим берегам. Нет меры нашему греху, и нет конца нашим преступлениям, поэтому всё святое отвернулось от нас. Бог поверил нашей любви и доверился нам, мы же надругались над благодатью его и заново распяли его. Мы и сами не спаслись, и других загубили. И я повинен в этом. И у меня нет сил нести это в себе».

Гедройц почувствовал слабость во всём теле, уронил на пол исписанный лист и книгу, скатился на пол сам, прижался к книге влажным от слез лицом, глубоко задышал, закрыл глаза и вскоре погрузился в сон. Ему снилось, что он живёт на той самой горе, называемой Армагеддоном, что поселился там, дабы распознать голос горного эха. Там во сне он думает, что горным эхом с ним говорит Бог. Он ловит все отзвуки своего голоса, воплощенного в эхе. Он верит, слышит, что бездна вторит его словам не точно, а с оттенком звука, в лучшей гармонии. Он спускается к краю пропасти и молится, громко заканчивая словами: «Прости меня, Господь, Бог мой!» — и гора повторяет: «Господь, Бог мой!». И он счастлив таким единением. Но вот он чувствует себя больным и слабым, будто перед смертью, может лишь выползти из пещеры и откинуть голову к небу. Произносит свою молитву и шепчет, уже содрогаясь, конец ее: «Прости меня, Господь, Бог мой!» И слышит с неба эхо громов гремящего ковчега: «Я Господь, Бог твой!» — и просыпается на полу.