Мишель Турнье - Метеоры

Но Поль ошибается, он пугает меня, душит, настаивая на том, чтобы бесконечно длить это детство и делать из него абсолют, бесконечность. Близнецовая ячейка — противоположность существования, это отрицание времени, истории, историй, всех превратностей — ссор, усталости, предательств, старения, — принимаемых исходно, и как плату за жизнь, теми, кто бросается в большую реку, чьи мутные воды катятся к смерти. Между незамутненной недвижностью и живой грязью я выбираю жизнь.

В первые годы жизни я никогда не подвергал сомнению близнецовый рай, в котором я пребывал со своим единоутробным братом. Я открыл непарную сторону вещей, наблюдая за Францем. Несчастный разрывался между ностальгией по некоему миру — тому, что был дан нам в близнецовой форме и который он имитировал своим тысячелетним календарем, — и страхом перед яростными и непредсказуемыми атаками со стороны природных стихий. Отрочество добавило мне закваски противоречий и отрицания, и мало-помалу я встал на сторону стихий.

В этом деле решающую поддержку мне оказала Дениза Малаканте и девицы из матрасного цеха. Моему мятежному сердцу было приятно общение с самым неблагонадежным элементом «Звенящих камней». Я вкладывал долю вызова, провокации в свое демонстративное пристрастие к самому грязному цеху, к самой грубой работе, к самой невежественной и недисциплинированный части рабочих фабрики. Конечно, каждый вечер я мучился, когда Поль навязывал мне бесконечный и тщательный ритуал очищения, возвращая меня из такого далека к близнецовой близости. Но и само это мучение способствовало созреванию тайного решения покончить с «овальным» детством, расторгнуть братский пакт и жить, наконец-то жить!

Дениза Малаканте. Двойная условность вставала между персоналом «Звенящих камней» и мной. Во-первых, я был ребенком. Затем, я был сыном хозяина. Такая двойная преграда не существовала для этой дикарки. С первого слова, с первого взгляда я понял, что для нее я был таким же человеческим существом, как другие, — более того, в силу какого-то выбора, удовлетворявшего ее вечной дерзости, она избрала меня сообщником, даже наперсником. Ее дерзость… Разгадку я узнал довольно поздно, а также то, что эта дерзость никоим образом не означала требования буржуазных привилегий для класса трудящихся, но в точности противоположное. Меня долго интриговало таинственное слово, произнесенное в семье относительно Денизы Малаканте: деклассированная. Малаканте была деклассированной. Странная постыдная болезнь, делавшая ее не такой работницей, как другие, от которой сносили многое, потому что выставить ее за дверь было нелегко. Дениза была младшей дочерью одного реннского торговца тканями и готовой одеждой. Она воспитывалась у монахинь ордена непорочного зачатия, сначала послушницей, потом экстерном, когда монахини не захотели держать в своих дортуарах столь подрывной элемент, до тех пор пока не сбежала вслед за Ромео из заезжей театральной труппы. Поскольку ей было всего шестнадцать, родителям удалось пригрозить соблазнителю судебным иском, и тот поспешил распрощаться со своей обременительной добычей. Затем Денизу подобрал самогонщик, возивший свой «возгонный аппарат» с фермы на ферму и заразивший ее пристрастием к кальвадосу, прежде чем сдать в Гильдоскую обитель. Она нашла работу на фабрике, где была быстро опознана как заблудший отпрыск почтенного реннского клиента. Таким образом, дерзость Денизы не было дерзостью рабочего, требующего себе предполагаемое достоинство мещанина. Это была дерзость представительницы крупной буржуазии, требующей для себя предполагаемую свободу пролетария. Дерзость нисходящая, а не восходящая.

Ее отношение ко мне исходило из общности социальных корней и общего бунта против предначертанности прожитого нами детства. Она почуяла во мне потребность в разрыве и думала, что может помочь мне — хотя бы своим примером — выйти из заколдованного круга, как когда-то она сделала сама. Она действительно мне помогла, и мощно, но речь шла не о семейном круге, как она полагала, речь шла о более тайной и сильной связи — о связи близнецовой. Дениза Малаканте вырвалась из своей семьи за счет балаганных романов. Дважды связывала она свою судьбу с бродягами, сначала со странствующим артистом, затем с перегонщиком спиртного. Это было не случайно. Так она отвечала на властный призыв принципа экзогамии, запрещающего инцест — любовь в своем круге — и предписывающего искать сексуального партнера дальше, как можно дальше. Она научила и меня чувствовать этот призыв, этот принцип центробежности. Она помогла мне понять смысл беспокойства, неудовлетворенности, томивших меня в близнецовой клетке, как перелетную птицу, попавшую в вольер. Потому что, надо быть справедливым и признать, что Поль иногда бывает прав: под этим углом зрения непарные — бледные имитаторы парнобратьев. Им, конечно, тоже знаком принцип экзогамии, запрет на инцест, но о каком инцесте идет речь? О том, где совокупляются отец и дочь, мать и сын, брат и сестра. Этот разброс достаточно выдает и заурядность подобного инцеста у непарных, и то, что речь на самом деле идет о трех видах жалкой подделки. Потому что настоящий инцест, в высшей степени инцестуальный союз, это, естественно, наш союз, овальная любовь, сплетающая подобного с подобным и вызывающая за счет криптофазического взаимопонимания вспышку вожделения, множимую на самое себя, вместо того, чтобы жалко складываться, как в любовях непарных, — и это еще на пике удачи!