Мишель Турнье - Метеоры

«— Спасите эту женщину, господин Фогг! — вскричал бригадный генерал.

— У меня есть еще в запасе двенадцать часов. Я могу ими пожертвовать.

— А ведь вы, оказывается, человек с сердцем! — заметил сэр Френсис Кромарти.

— Иногда, — просто ответил Филиас Фогг, — когда у меня есть время».

Поистине путешествие Филиаса Фогга является попыткой торжества хронологии над метеорологией. График должен быть выполнен, вопреки ветрам и приливам. Филиас Фогг только для того совершает свою кругосветку, чтобы возобладать над Паспарту.

Я слушала эти теории со смешанным чувством. Надо признаться, что даже в самые легкомысленные минуты я не переставала ощущать своего рода предчувствие, смутное, но оттого не менее тревожное и в то же время возбуждающее, сознание того, что в нем было скрыто нечто другое , что позади Жана таилась реальность тайная, но определяющая его жизнь, которую мне хотелось узнать.

Эта манера, оттолкнувшись от детской книжки «Вокруг света за восемьдесят дней», перейти к полной, непроницаемой серьезности, развивать абстрактные идеи, граничащие с метафизикой, тревожила меня. Позднее я поняла, почему в жизни Жана все восходило к далекой реальности, к глубокому детству, а точнее — к его отношениям с братом Полем. Так, в оппозиции Филиас Фогг — Паспарту он, разумеется, идентифицировал себя с симпатичным французом Паспарту. Но это тождество, разделяемое с множеством детей, прочитавших этот роман, было отягощено чем-то, и становилось ясно, что в его жизни присутствует и Филиас Фогг, совсем нетрудно было догадаться о его имени. (Я замечаю, между прочим, что многое в детских рассуждениях сводится к абстрактному вопросу — что в них общего? Незаинтересованность, простота, которая является основой всего? Как если бы молчание, предшествующее взрослому языку, достигало спокойствия вершин мысли.)

Я могу привести и другие примеры проявления чего-то другого в поведении Жана. Его ужас перед зеркалами нельзя объяснить распространенным убеждением в том, что рассматривание себя в зеркале противоречит мужественности. Его страстное желание интегрироваться в общность, «вписаться» выдавало тайно оплакиваемую потерю некоей целостности. Странные слова, обороты речи, формулировки, слетавшие с его уст в самые интимные моменты близости, были, как я поняла обрывками эолийского. Раз уж я упомянула о нашей близости, почему бы не признаться, что этот двадцатипятилетний мужчина занимался любовью как маленький ребенок, слабый и неловкий, с жаром, но неумело — как путешественник, который, живя среди какого-нибудь экзотического племени, старается изо всех сил усвоить его нравы, обычаи и кухню, стремясь стать ближе к природе. Потом он засыпал в моих объятиях, но во сне постепенно поворачивался, так что в конце концов мы оказывались лежащими валетом, вынуждая невольно и меня принять позу зародыша, голова утыкалась в мои бедра, руки сжимали мои ягодицы. Надо было быть полной идиоткой, чтобы не понять, что я занимала чужое место.

Когда он в первый раз взял меня с собой в Звенящие Камни, я не ожидала встретить там какой-нибудь сюрприз — так много я знала по его рассказам. Я знала, что не найду там ни его матери, арестованной немцами в 1943 году и пропавшей без вести, ни его отца, умершего в 1948 году, ни Петера — так он насмешливо называл всех братьев и сестер, далеко улетевших от родного гнезда. И с ними я была уже знакома по его рассказам и нашла в Звенящих Камнях их следы, их призраки, как будто они принадлежали и моему прошлому. Я всегда удивлялась, замечая, как легко чужие воспоминания внедряются в нашу собственную память. Многие рассказы отца и матери стали частью моей памяти, хотя в них речь шла о том, что случилось еще до моего рождения. Приехав в Гильдо, я все «узнавала» — эти земли и берега, дома, которые я видела в первый раз, даже воздух, пахнущий водорослями, илом и лугами, запах детства близнецов. Я все узнавала, потому что столько раз мысленно представляла все это, кроме главного — присутствия другого, поразившего меня как гром, несмотря на бесчисленные предвестия, не перестававшие меня тревожить со времени первой встречи с Жаном.

Весь день шел дождь, но вечер выдался ясным. Мы с Жаном поднимались от пляжа к скалам по узкой тропе. И вот тут мы увидели кого-то, спускающегося навстречу. Кого же? Почему я не хочу признаться? С первого взгляда — едва завидев далекий силуэт, я поняла, кто это. Внезапное легкое головокружение от подъема, который становился все круче. А может быть, это узнавание причинило его? У меня было всего несколько секунд, чтобы попытаться скрыть, что я узнала другого. Я была ошеломлена появлением этого ужасного существа: неизвестного, который был Жаном. Я впилась глазами в это странное создание, излучавшее погибельное сияние, отложив на потом осмысление разрушения, произведенного во мне и вокруг меня, и обдумывание мер, которые надо будет принять, чтобы уменьшить его силу.