— А ты где?
— В одном отличном месте. Называется «Пресная вода от Рэя». Как раз рядом с моим домом.
— На Болдуинских холмах? Ты там еще будешь какое-то время?
— Думаю, да. Думаю, да.
— Почему бы нам с тобой не выпить?
— Можешь, конечно, приехать, но, боюсь, ты привык к более крутым кабакам, — отвечает он. Он считает, что это очень забавно, и до меня доносится его смех, когда он вешает трубку.
Я захожу в бар — там прохладно и темно, да еще после яркого калифорнийского солнца. Такие заведения часто показывают в кино, особенно в вестернах. В бар заходит незнакомец. Тут же воцаряется тишина, и на него устремляются неприязненные взгляды присутствующих. Крупный план самого крутого завсегдатая. Бармен и прочие ротозеи посматривают на него в ожидании своей реплики. Какие у него намерения? Сразу убить незнакомца или сначала с ним позабавиться? Они еще не догадываются о том, что я не обычный китаец, а Дэвид Каррадин, монах из Шаолиня, и могу нанести удар быстрее, чем обычный человек выстрелить. Я Алан Лэдд, хотя друзья зовут меня Шаном.
И вдруг из глубины бара доносится голос:
— Эй вы, оставьте его в покое. Он такой же ниггер, как и мы. Просто у него лицо замотано пластырем телесного цвета.
Все разражаются хохотом, какого шутка даже не заслуживает. И тут же настороженность сменяется гостеприимством. Все расслабляются — я принят. Я прохожу за черного. Направляюсь в глубину бара. Музыка вполне приличная и довольно старомодная — никакого рэпа. Она льется из экстравагантного музыкального автомата, проигрывающего компакт-диски.
Стив сидит за столом еще с четырьмя парнями. Троим из них около пятидесяти, четвертому; совсем седому, — лет шестьдесят, а то и больше. Все пьют пиво; закуска — арахис и жареные кусочки свиной кожи. Я сажусь, все умолкают, но в наступившей тишине нет никакой неприязненности. Ко мне подходит молодая официантка в лайкре — розовое на бордовом — и склоняется, выставив полное бедро. Седой нежно похлопывает ее по попке. Она заявляет ему, что он слишком стар. Дело не в том, что стар, отвечает он, а в том, что слишком большой. Я прошу бутылку «Будвайзера» и еще одну того, что пьют остальные. Протягиваю двадцатку, и она ловко выхватывает ее из моих рук.
— Дай ему сдачу, — говорит Стив. — И нечего тут играть в свои игры.
— Он белый, — говорит старик, обращаясь к одному из присутствующих. — Почему бы нам его не спросить?
— Это еще не значит, что он что-нибудь знает. Может, он ничего в этом не смыслит.
— А я говорю, спросим его.
— А я говорю, ты болван.
— Вот этот седой — Марлон Мейпс, — поясняет Стив. — Это — Рыжий, Кении и Шейверс.
— У нас тут спор. И эти идиоты не могут понять, в чем истина, — говорит Рыжий. — Ты готов к истине, белый человек?
— Это мой друг, — говорит Стив.
— Это твой белый друг, — добавляет Кенни. — Вот это правда.
— В иных местах и в иные времена цвет кожи перестает иметь значение, — замечает Стив.
— Он всегда имеет значение, — отвечает Рыжий.
— Да, всегда, — подтверждает Шейверс.
— Да и когда же он становился не важен? — спрашивает Марлон.
— Это всегда имело значение, — говорит Рыжий.
— Твою мать. Черный — белый. Демаркационная линия. Ты прав. Ты прав.
— Ладно, Стив, так когда же это не имело значения?
Стив не может ответить попросту, что это не имело значения во Вьетнаме. Потому что и тогда это имело значение. Это имело значение при получении увольнительных и при возвращении в часть. Это имело значение при выборе музыки, распределении спиртного и наркотиков, продвижении по службе и выполнении приказов. Это имело значение каждый день и каждую минуту. И мы оба знаем об этом.
Но иногда это не имело значения. Это не имело значения, когда мы уходили патрулировать территорию, — по крайней мере для меня и Стива. Это не имело значения, когда начиналась перестрелка. Это не имело значения, когда вьетконговцы и армия Северного Вьетнама заявляли, что расовые различия американцев их не интересуют.
— Это не имело значения тогда, когда я умирал, — отвечает Стив, и я догадываюсь, что он сильно пьян, если говорит это. Он встает и вытаскивает рубашку из штанов. Растолстел. Это уже не подтянутый десантник; пузо со шрамами двадцатилетней давности нависает над ремнем. — И он вынес меня, истекающего кровью. На собственной спине, из засады, в которую я попал.
— Думаю, он пытался прикрыться твоим жирным телом от пуль, — замечает Рыжий.
Он напрасно это произносит, потому что Стив поделился с ним самыми святыми воспоминаниями. Все остальные это понимают и тут же затыкают Рыжему рот. Кении встает между Рыжим и Стивом. Официантка приносит пиво и джин с тоником.
Читать дальше