Анна Энквист - Контрапункт

На пюпитре стоял канон. Чеканные, неумолимо повторяющиеся ноты баса были фундаментом, на котором зиждился диалог двух голосов. Они перебивали друг друга. Расходились во мнениях. Сказанное одним с точностью до наоборот повторялось другим. В первой части тему вел верхний голос; после двойной черты первенство перехватывал нижний, противоречащий, голос. После того как в инверсии, с разницей в кварту, к нему присоединялся верхний, они постепенно кардинально меняли настроение всей вариации. Теперь они явно пытались найти точки соприкосновения, повторяли друг за другом грустные пассажи и вместе добирались до печального конца: нисходящего тонического трезвучия. Бас еще немного поворчал и выкарабкался наверх в септаккорд. Он больше не имел значения, теперь он, по сути, был лишним.

За окном смеркалось. Один за другим зажигались уличные фонари, сначала робко, дрожащим светом, потом спокойно и самоуверенно. Женщина сидела в кругу света, отбрасываемого лампой на рояле, и билась над последними нотами. Она не сдавалась, невозмутимоупрямо продолжала играть, пока пальцы не слились с причудливой перекличкой голосов, а пункт и контрапункт не стали органичной частью ее движений.

Женщина курсировала от рояля к столу и обратно, гонимая не столько желанием, сколько отвращением. Тринадцатая вариация, первая вещь в медленном темпе, печальная сарабанда, окаймленная бесчисленными гирляндами изящных нот, написанная хоть и в мажоре, но невыразимо безутешная, толкала ее к столу. Она взяла карандаш. Странная причуда — излагать на бумаге эпизоды из жизни своего ребенка. Основанные на воспоминаниях матери или на ее фантазии. В хронологическом порядке, из фотоальбомов, или навеянные чем-то еще, тем, что, выталкивает мысли на поверхность. Музыкой.

Проблема со столом заключалась в том, что на нем не было клавиатуры и пюпитра. Она стала смотреть в окно. Снаружи простирались изрезанные канавами осенние поля. Кружившая над ними стая черных птиц опустилась на грязную воду. Быть такой птицей, думала женщина, одной из птиц в этой стае, делать то, что предписано природой, то, что делают другие птицы: взлетать, садиться, искать себе пропитание в грязи. К вечеру всем вместе обосноваться на дереве. Стала бы она тогда себя спрашивать, не слишком ли близко сидит и правильно ли выбрала место на черной ветке? Наверно, нелегко быть частью стаи. Женщина подумала о струйках шипящего пара, пробирающихся наружу из узких, как банкнота, отверстий в железных крышках на дорогах больших городов. Ветер тащил белое облако по асфальту, машины переезжали его своими тяжелыми колесами, но каждый раз струйки пара, фыркая и посвистывая, поднимались снова, с неослабевающей силой. Откуда брался этот пар, что происходило там, под землей, и почему никто не обращал на это внимания? Как грустно отождествлять себя с клубом пара, подумала женщина. Нет ничего более убогого, безвольного и бессмысленного.

Вернувшись к роялю, она положила правую руку на колено, а левой сыграла два голоса. Мизинцем — тему в басу, а над ней напористую партию тенора. Медленно, медленно. Предельно концентрируясь, она представила себе прихотливое движение своевольного дисканта над этим дуэтом. Внутренним слухом она ясно слышала, как сопрано дрогнуло, восхищенно вознеслось, затем почти разочарованно упало, чтобы снова начать свое беспокойное, но неуклонное восхождение. К концу его песня начала фонтанировать, воспарив надо всем бледным расползающимся облаком, чтобы в последнем такте вдруг снова сникнуть. Она подняла правую руку и начала играть.

«Оториноларингология», — написано большими буквами над входом в поликлинику. Если бы дочь изучала греческий, она бы поняла, где находится. Мать ждет у стойки регистратуры и, как только оператор поднимает голову, открывает рот. Нет, не надо, это она идет на прием. Ей двадцать четыре года.

— Я записана к фониатру, — берет слово дочь. Звучит решительно и твердо, но мать улавливает фальшь. Нервы.

Их отправляют в приемную, где сидит мужчина с ватными тампонами в носу. Плачущий ребенок неустанно теребит свои уши, а пожилая дама украдкой сплевывает в баночку. Они берут по журналу и делятся друг с другом подробностями прочитанного. У них полно времени. Дочь кладет ногу на ногу и роется в сумке в поисках бальзама для губ. На ней коричневые сапоги по колено, волосы убраны в хвост.

— Мам, зачем я сюда пришла?

Флуоресцентная лампа на потолке неуверенно мигает. Она пришла сюда, потому что хочет чего-то добиться, потому что у нее есть страсть.