Мухаммед Юсуф Аль-Куайид - Это происходит в Египте в наши дни

— Еще кто-нибудь переспрашивал тебя об этом условии, о том, что помощь получат только беременные? — спросил офицер.

— Да, почитай, вся деревня.

Ее позвали. Она вошла. Справа, ухватившись за материнский подол, шел мальчик. Слева, также держась за мать, — девочка. На руках — грудной младенец. Медленно переставляя ноги — быстрее двигаться ей не давали дети, — подошла к столу. Картина удручающая. Офицер спросил:

— Как тебя зовут?

— Судфа [13] Судфа — случайность (араб.). .

— Как?!

— Судфа.

Голос у нее глухой. В простых словах звучит невысказанная мольба.

— Сколько тебе лет?

— …

— Лет сколько?

Офицер повторил вопрос несколько раз в разных выражениях. Писарь со своей стороны, также пытался растолковать ей, чего от нее хотят. Все напрасно. Офицер махнул рукой, прикинул на глаз, продиктовал:

— Пиши, двадцать лет.

Она переводила глаза с одного на другого, потом уставилась в окно, где виднелся краешек темно-голубого неба. У нее не было счастливых воспоминаний, но в тот момент голубая полоска неба казалась ей единственной надежной вещью на свете. Взгляд ее упал на сверток старого тряпья, брошенный в угол комнаты. Офицер спросил о детях. Указав на мальчика, Судфа сказала, что его имя Араис. Имя девочки — Нурситту. А малыша, спящего на ее руках, зовут Габаши. Офицеру пришлось переспросить имена, только пояснения писаря помогли ему уразуметь их значения. Он поднялся с места и прошелся по комнате, как делал всякий раз, прежде чем приступить к допросу.

— Послушай, Судфа.

Его пугал настойчивый вопрос, который он читал в ее глазах. Мягко предложил ей рассказать, что произошло вчера утром, начиная с того момента, когда они проснулись, и до возвращения мужа с поля, когда он отправился к больнице за продуктами. Судфа заговорила, неожиданно легко находя слова. Офицер выстраивал ее слова в правильные фразы, диктовал их писарю:

— Позавчера, на закате, пришел подрядчик. Велел ад-Дабишу с утра выходить в поле — одному землевладельцу понадобились люди. За работу уплатил вперед — двадцать пять пиастров. Дал настоящую бумажку в четверть фунта. Есть в доме было нечего. Ад-Дабиш пошел в лавку, купил тахинной халвы, чаю, сахару и табаку. Потом послали мальчонку Араиса, и он принес три куска сыра кариш [14] Кариш — мягкий белый сыр, напоминающий творог. . Все, что купили, тут же съели на ужин. У нас было много долгов, всю жизнь они на нас висят. Всякий раз, как мы о них вспоминали, ад-Дабиш говорил:

— Ладно, бог даст, выкрутимся.

Дожевал последний кусок, протянул руку, зажег огонь, чтобы вскипятить чай. Набил трубку табаком. Это были самые счастливые его минуты. Тут мы и услышали голос глашатая:

— О рабы Аллаха! Слышащий да оповестит отсутствующего…

Я вышла на порог послушать объявление. Одна из соседок сказала, что будут давать прекрасную муку, искусственный жир, желтый сыр и молочный порошок. А насчет количества все соседки говорили разное. Голодному всегда горы хлеба снятся, как пословица гласит. Нурситту сказала:

— По мешку всего дадут.

Ад-Дабиш, выпуская дым изо рта, спросил меня:

— Только беременным?

Ответ мой потерялся в гомоне соседей, которые как раз входили в наш дом. Объявление глашатая всех обрадовало, вот они и собрались к нам потолковать. Ад-Дабиш встал и вышел. Вернулся поздно. Капли пота на его лбу и складки на лице говорили о том, как он устал.

— Ничего странного в нем ты не заметила?

— От усталости он еле на ногах держался.

— А утром?

Бывают дни, которые уже рождаются насупленными. хмурыми. Тот день с рассвета был как нежеланный гость. Все сулило недоброе. Ад-Дабиш никак не мог очнуться ото сна. Я принесла немного воды, чтобы промыть детям глаза, — кувшин опрокинулся. Мальчонка Араис стакан с остатками чая разбил на мелкие кусочки. Поднялась я на крышу, смотрю — в небе самолет, черный такой. У меня сердце сжалось от предчувствия. А ад-Дабиш хлопнул ладонью об ладонь, говорит:

— Бог даст, все будет хорошо.

Я сказала:

— Взял все зло и улетел.

Злополучный день — воскресенье. В такой день даже из уст невинных детей истины не услышишь. Ад-Дабиш выглядел очень усталым. Прислонился спиной к закопченной стене, стал жевать сухую лепешку. Ничего больше у нас не осталось, ни чаю, ни сахару. Один кусок прожевал, а на второй слюны не хватило. Проглотил с трудом. Третий и откусить не смог, скулы свело. Я поняла, что лепешкой он горло себе оцарапал. Бросил жевать, встал, собрал остатки табаку, набил трубку, затянулся так, что жилы на шее вздулись. Из ноздрей густой дым пошел. Видно, дымом хотел пустой желудок обмануть. А уходя, уже с порога спросил меня: