Росс Кинг - Домино

— Итак, отсюда явствует, что тело страдальца, — заключил в виде морали священник, мистер Трамбулл, — можно уврачевать единственно погружением оного в низменнейшую из субстанций.

Священник задумчиво взирал на своих спутников, сидя за кружкой эля и ритмично посасывая черенок трубки. Это был высокий, бледный мужчина средних лет с подбородком, который, казалось, напрочь осыпался, наподобие раскрошившегося куска мелового утеса; его серые водянистые глаза оживляла озорная искорка, каковая, наряду с пристрастием к побегам хмеля и виноградной лозе, традиционно не почитается свойством, характерным для деревенских священнослужителей.

— Наши дорогие шелковые одеяния, — продолжал священник, с достоинством указав на собственный изящный камзол, — наши перчатки и шляпы, наш батист и наши кружева, наши роскошные жилища и удобные кареты, приобретенные втридорога, без заботы о кошельке, — все это, по сути, деревянные башмаки, которые оберегают наши ступни от мирской грязи и пакости, однако в конце пути никто не властен вернуть телу прежний облик и сделать ему прививку от всякого рода хворей и немощей, присущих плоти. Да, Всемогущий с удивительно тонким чувством юмора позаботился о том, чтобы утешение, каковое мы тщетно пытаемся найти с помощью заманчивых на вид безделушек, обреталось нами только в луже грязи или в зловонном омуте!

Покончив с пространным разглагольствованием по поводу данной философемы, наш собеседник велел принести себе стакан эггнога и еще табаку. Компаньоном он оказался в высшей степени жизнерадостным, чья невоздержность, однако, в особенности по части курева, не внушила к нему со стороны ее светлости большого расположения. К ее все возраставшей досаде, он не отставал от новых знакомых ни на шаг. Жалуясь на незнание города и высказав опасение, что вследствие этого с него обманом сдерут непомерную плату за жилье, мистер Трамбулл поинтересовался, нельзя ли ему поселиться с ними под одной крышей. Пока леди У*** обстоятельно разъясняла, что, по ее сведениям, в заказанных для нее апартаментах просто повернуться негде, на лице священника отобразилась столь неизбывная скорбь и столь озабоченно он принялся рыться в бумажнике, что она мгновенно почувствовала угрызения совести — и вопрос был закрыт.

Апартаменты в самом деле оказались тесными и убогими на вид; к тому же в них царила сырость и отовсюду сквозило. Располагались они на одной из новейших улиц — на Грин-стрит, хотя дом, как и лондонский особняк его светлости, также выглядел недостроенным. Две комнаты, отведенные Тристано, стоимостью десять шиллингов в неделю, удобством мало чем отличались от помещения дворецкого. Некрашеные деревянные панели, выбеленная известкой каминная доска, кресло с камышовым сиденьем, камин без угля, щипцов, кочерга и совка. Крохотное потрескавшееся зеркало, в котором Тристано тотчас по прибытии принялся изучать свои шрамы.

Комнаты мистера Трамбулла, чуть дальше по узкому коридору, по-видимому, также не отличались комфортом: уже через десять минут после вселения он постучал в дверь Тристано с просьбой одолжить на время любые чашки, блюдца или ведра, чтобы собирать в них дождевую влагу, капавшую с потолка. Тристано не мог оказать подобной любезности ввиду того, что ему самому пришлось употребить все обнаруженные под рукой предметы домашней утвари для аналогичной цели, и мистер Трамбулл вынужден был удалиться, весело бормоча что-то насчет «мирской скверны».

Даже комнаты ее светлости, этажом выше, были ничуть не лучше, несмотря на куда менее экономную плату, составлявшую три фунта в неделю. Тристано не единожды имел случай убедиться в поразительной скудости их обстановки: в первые дни после приезда он часто получал приглашение выпить в гостиной чашку чаю или провести часок-другой за реверси — любимой настольной игрой хозяйки.

Однако эти занятия — нередко прерывавшиеся приходом мистера Трамбулла, который к ним тотчас присоединялся, — составляли на деле лишь малую долю их общения. Поистине Тристано, восстав с залитой кровью сцены, а затем с одра больного лихорадкой, вдруг обнаружил, что мир вокруг, а более всего, пожалуй, леди У*** преобразились до неузнаваемости. За эти восемь дней произошла волшебная перемена, словно резкий запах флакона с нюхательными солями властно перестроил состав его мозга, воспринимавшего теперь действительность совершенно иначе. Словно флакон содержал в себе не летучее вещество, способное приводить в чувство, но некое магическое снадобье, которое поставило весь мир под новым, неведомым ранее самому этому миру углом.