Джим Гаррисон - Зверь, которого забыл придумать Бог

И еще один опасный облом ожидал меня перед началом новой жизни. Мне пришлась по вкусу легкая красная «риоха», которое щедро разносили в самолете. Не скрою, это привело к небольшому головокружению, и, сойдя с самолета, я бездумно поплелся за остальными пассажирами, сплошь европейцами. И вдруг очутился снаружи, под жарким солнцем, лицом к пальмам — не пройдя таможню, как положено американцам и прочим, в отличие от европассажиров. Не заботьтесь о завтрашнем дне, ибо завтрашний сам о себе позаботится, сказал Иисус, поэтому я дождался такси и поехал в гостиницу, номер в которой забронировал из Де Голля.

К сожалению, после того, как я взглянул с балкона на многолюдную Рамбла и улегся на кровать в своем замечательном номере, оплошность моя стала меня беспокоить. Она могла привести к осложнениям, хотя вряд ли с участием грозной Guardia Civil, которая выдернет меня из постели, потрясая над моей головой дубинками. Собранный, рассудительный американский гражданин позвонил бы в консульство и спросил совета, а я задремал. По дороге из аэропорта я не видел крестьянских поэтов, ведущих под уздцы осликов. И тем не менее был очень рад, что я здесь. Когда я задремал, мозг сыграл мне несколько любимых риффов [81] Рифф — в джазе многократно повторяемая короткая мелодическая фраза. Монтойи.

Мое первое путешествие по Испании длилось всего сорок девять часов, это все же семь раз по семь, а семь — мое любимое число. К чести своей, я не обкакался и не потерял бумажник. Вечером я несколько часов гулял, покуда зуд не погнал меня обратно в номер, за дегтярной мазью. Я видел множество прекрасных черноволосых женщин и целый час провел на рынке, изучая съестные возможности. Я даже понял, что большинство людей говорят по-каталански, а не на собственно испанском. Короче, я крепко держал себя в руках, но знал, что озабоченность, привитая мне воспитанием на Среднем Западе, заставит меня вновь и вновь возвращаться к моей таможенной ошибке. Я часто замечал, что уроженцы наших Восточного и Западного побережий менее склонны представлять себе мир совершенным, а потому снисходительнее относятся к собственным ошибкам. Снова воспроизводя сцену высадки, я даже вспомнил указатели, которыми пренебрег.

Перед тем как отправиться ужинать, я принял душ, а после душа вошел из передней вместо спальни в гардероб. Гардероб был большой, и только очутившись внутри, я понял свою ошибку. Ничего смешного в этом происшествии не было, но оно сразу помогло мне понять, что я еще не в Испании, хотя физически уже там. Настоящее пребывание в Испании займет дни и дни, а то и недели. А сейчас я, как всякий турист, был внутри сжатого аккордеона, где время кинематографически катится мимо зрителя, не позволяя переварить сцены.

Помощь явилась в виде ирландца-бармена в пабе, за несколько кварталов от гостиницы. Когда я вошел в переполненный ресторан, хозяин сказал мне, что, несмотря на зарезервированный столик, лучше будет, если я зайду через часок, и я решил переждать в полупустом баре, убедительной имитации дублинского. Выпив стаканчик, я рассказал любезному бармену о моем затруднении, и он отнесся к нему с глубокой серьезностью. Он сказал, что если бы я был просто американским туристом и поболтался здесь несколько дней, тогда никаких сложностей не было бы, но если я хочу снять квартиру и пожить здесь, то лучше всего вернуться на автобусе во Францию, хотя бы в Нарбонн, пообедать там и снова въехать в Испанию с правильно проштемпелеванным паспортом. В Барселоне чиновники дружелюбные, но в других местах можно нарваться на недружелюбного бюрократа.

Простой обед — треска, тушенная с томатом и чесноком, и порция жареного поросенка, по совету бармена, возможно плохо информированного, — принес мне облегчение. Ошибочной информацией я был набит под завязку. Но эта последняя подействовала успокоительно. И по странному совпадению, из Монпелье я видел тогда как раз огни Нарбонна — прекрасное воспоминание, если вычесть из него Клер.

На другое утро я позорно заблудился и час тыкался в проулки, поворачивая карту то боком, то правильно, то вверх ногами в попытках определиться на местности. Единственным утешением были толпы людей, устремившихся к рабочим местам, миллионы вытянутых вперед голов. К десяти часам утра, весь потный, я все-таки нашел гостиницу, быстро привел себя в порядок и взял на день машину с шофером. И опять, действительно ли я был здесь, когда восемь часов колесил по городу в «мерседесе» с кондиционером? Отчасти, но не совсем. После того как проблема с таможней была решена с помощью отъезда и приезда, снова напомнила о себе квартира Клер, как собачье дерьмо, которое никак не можешь соскрести с подметки. Шофер, действительно по имени Педро, был превосходен во всех отношениях, но единственным зрелищем, которому удалось заслонить мою заботу, были произведения Гауди. [82] Антонио Гауди (1852–1926) — испанский архитектор-модернист. Даже могучая сила моих разнообразных неврозов не устояла перед этим гением. Квартиру Клер Гауди заставил исчезнуть в жарком городском мареве и смоге. Ни в какое туристическое умонастроение Гауди не укладывался, ибо олицетворял самые привлекательные аспекты нашей фантазии.