Антон Уткин - Дорога в снегопад

— Молоком запивать? — с сомнением спросил Алексей.

— А ты попробуй, — предложил Николай.

Алексей принял из его рук стограммовый граненый стаканчик с самогоном и огромную, полулитровую, наверное, белую эмалированную кружку с молоком настолько холодным, что от него сводило зубы.

— Палит хорошо, — заметил Николай, наливая по второму разу. — Ворошить-то сегодня будешь?

Вася, прищурившись, озирал скошенное поле.

— Да може попозже с бабкой выйдем, — раздумчиво сказал он, окунул в свой стаканчик указательный палец, взял зажигалку Алексея, и на несколько секунд палец обволокло сумасшедшее синее пламя.

— Не меньше пятидесяти, — удовлетворенно констатировал Вася.

— Как на ваш взгляд, — завязал Алексей разговор, когда хмель дошел до головы и немного качнул пространство, — лучше стало жить по сравнению с девяностыми?

— И-и, — вскинулся Вася, — разговору нет. Пенсии-то не видели.

— А сейчас какая у вас?

— Две семьсот, — ответил тот, веско произнеся эти два слова.

— Две семьсот? — переспросил Алексей. Его железнодорожный билет сюда стоил дороже. — А можно разве на такие деньги жить?

— Когда все свое, — заключил Вася, помедлив, — то и можно. Мои две, да бабкины две — на хлеб хватает. Да махорка вот моя, — дотронулся он черным пальцем до красной «Примы».

— Можно? — спросил Алексей.

— Кури, — разрешил Вася и выбил ему сигарету.

Алексей прилег на локоть и окутался клубами густого, едкого дыма. Тысячи звуков накладывались друг на друга: осторожно кудахтая, лениво гребли куры, едва слышно бормотала листва, шептались травы, — все это воздвигало над землей радостный, ликующий гул жизни — и сосредоточенный и безмятежный в одно и то же время. Иногда слух кололо визгливое жужжанье мухи, закладывавшей стремительный вираж вокруг головы. Взбитые перины облаков, строго держа дистанцию, лениво плыли на разных высотах по синему небу.

— Раньше цель была, — подал голос Николай. — Коммунизм. А сейчас — так. Каждый сам по себе.

— Да разве ж в коммунизм сильно верили? — усомнился Алексей.

— Верили не верили, а цель была, — упрямо сказал Николай. — Смысл был какой-никакой. А без смысла русский человек вразнос идет. Жить не хочет. Не получается жить-то, слышь. Смысл ему нужен.

И хотя не слишком веселый разговор вели эти люди, лежавшие на траве, солнце сияло столь ослепительно, лучи его проливались столь щедро, что беды, о которых тут шла речь, казались легкопреодолимыми. Это была словно улыбка земли, настолько чистая, открытая и доброжелательная, что благодать как бы призывала не к рассуждению, а к созерцанию. Алексей ни о чем не думал, а ощущал себя просто частью этой земли, без возраста, без фамилии, и хотелось, чтобы так было всегда. Большего братства, чем то, которое ощущалось сейчас между этими тремя людьми, нельзя было себе представить, большей свободы, чем испытывал в эти минуты Алексей, ему было не нужно, и был он по этим ощущениям как-то равен в чем-то главном и сам себе, и этим людям, только слова для обозначения этого главного совсем не находилось. Алексею захотелось поделиться с ними чем-то самым сокровенным, но сокровенное на ум не шло, и он сказал:

— Скоро наука так сделает, что, может, и умирать никто не будет. До двухсот лет можно жить будет.

И они оба внимательно посмотрели на него и согласно, степенно кивнули, хотя едва ли даже поняли, о чем он им сказал, просто признавая за ним право на высказывание.

— А на что оно — до двухсот? — как-то неуверенно, но деликатно, чтобы не обидеть Алексея, спросил Николай. — Тут с полетами своими что делать не знаш.

Вернулись они с Антоном в Москву почти одновременно: Антон — двенадцатого августа, а Алексей четырнадцатого. Надо было звонить Кире и Юле из компании «Cloudwatcher», в мероприятии которой он согласился поучаствовать с легкой руки Антона, но Антон уже вознаграждал себя за перенесенные труды своим традиционным способом, и Алексею поневоле пришлось на некоторое время отложить встречу с ними. Это оказалось и кстати, потому что Алексею требовалось какое-то время, чтобы как-то уложить в голове свои впечатления.

Антон сидел на кухне за столом, опершись на локти, и загар его под влиянием уже выпитого как-то позеленел. У стены аккуратно стоял целый выводок пустых пивных бутылок. Алексей присел к столу, повертел в руках погнутую пробку. Антон наблюдал за ним не то чтобы настороженно, а несколько презрительно. На кухне, несмотря на настежь открытые окна, держался кислый запах пива.