Прийя Базил - Имбирь и мускат

Входя в дом, Карам ожидал услышать крики и упреки. Может быть, Баоджи даже замахнется на него тростью. Что ж, он повел себя безответственно и готов принять самое тяжелое наказание. Дом заполнили скорбящие. Карам был благодарен им за визиты и отвлекающие светские разговоры. «Прими наши соболезнования», — сочувственно говорили родственники, друзья и знакомые. Карам нашел убежище в их обществе и не спешил разговаривать с семьей. Обстоятельства помогли ему избежать первого столкновения, однако время шло, и Караму становилось все труднее вести себя естественно.

Сарна не разговаривала с ним три дня. Большую часть времени она подавала чай и угощение бесконечным гостям, которые заглядывали выразить свои соболезнования. Карам пришел в ужас, когда увидел, как она похудела. Ее камез, прежде обнимающий тело, точно ветер — море, повис бесформенным мешком. Больше всего Карама поразило лицо жены. Ее челюсть пульсировала от напряжения, зубы скрипели. Горе сдвинуло ее брови, покрыв лоб беспорядочными складками. Сарна очень постарела. Она все время моргала, чтобы сдержать слезы, ее веки трепетали. Каждый взгляд на жену заставлял Карама задуматься. Она была воплощением горя, которое он навлек на семью.

Карам спал вместе с братьями в гостиной, а Сарна и Пьяри остались на кухне. В первую же ночь он пробрался к ним, сжимая кулаки, точно хотел удержать равновесие среди бушующего моря совести. Малышка спала в изножье матраса, а Сарна свернулась в изголовье. Карам тихонько позвал жену, она не ответила. «Не хочет со мной разговаривать, — подумал он. — Что ж, я ее понимаю». Он не знал, какими словами описать свою ошибку. С того дня, как пришла телеграмма, Карам повязывал тюрбан и поправлял бороду без зеркала, потому что не мог на себя смотреть. Но тогда на кухне он почувствовал виноватое облегчение. Раз Сарна не хочет с ним говорить, то не придется отвечать на ее вопросы. Он не смог бы сейчас объяснить, где был и почему не слышал ее просьб, а со временем ему станет немного легче. Однако легче не стало. С каждым отведенным взором и каждой несостоявшейся беседой молчание между ними делалось все непроницаемее. Даже через несколько месяцев, помирившись, они никогда не обсуждали смерть Пхулвати: тема непременно вызвала бы жестокие обвинения в адрес друг друга.

О том, как умерла Пхулвати, Караму поведал Мандип. Только из этого обрывочного рассказа у него и сложилось представление о произошедшем.

— Ребенок просто уснул и не проснулся — больше я ничего не знаю. Доктор Икбал тоже не смог ничего объяснить. Он осмотрел тело и сказал, что девочка была совершенно здорова. А потом… — Мандип стал теребить свой толстый серебряный браслет. Ему было трудно выразить словами то, что было дальше. — Сарна… Утром мы услышали ее вопли. — Он не мог описать эти крики. Несколько часов подряд они начинались и утихали, изменяя свою глубину и темп, то похожие на истерический смех, то на стон, словно сам дьявол играл на нервах Сарны адскую мелодию. — Она нипочем не хотела отпускать Пхул. Ребенка пришлось выдирать из ее рук. И еще… — Сарна кричала, пока не упала в обморок. Мандип живо помнил, как она рухнула на пол прямо на кухне и чуть не ударилась головой о раскаленную печь. — Она не прикасалась к Пьяри. Как будто… не знаю, боялась причинить ей вред. Ты, наверно, заметил, что она и сейчас немного странно ведет себя с ребенком. Раньше она все время была с малышками — нянчила, обнимала, баловала. Биджи это не нравилось. И все же… ох…

Карам избегал смотреть Мандипу в глаза. Его неясные подавляемые чувства казались сущим пустяком по сравнению с тем, что пережила Сарна.

— Мина Маси говорит, это сараап. Проклятие. «Мангал да сараап» — так она его называет, потому что девочки родились во вторник — дурная примета. Как знать? — сказал Мандип.

Караму очень хотелось принять это объяснение, за ним можно было спрятаться, как за щитом. Обычно он не верил в предрассудки, но если вся семья признает сараап, то никто не станет винить его в смерти ребенка. Однако он не допустил к себе такой снисходительности и недвусмысленно заявил:

— Чушь! Проклятий не бывает.

Мандип втянул щеки и немного помолчал. Потом, не глядя на Карама, он произнес вслух то, что вертелось на языке у всех, хотя никто не смел сказать: «Ты не должен был уезжать. Здесь ты был нужнее».

Когда Мина Маси прокричала «Сараап!», Сарна подумала, что та указывает на нее. Ведь это ее прокляли, разве нет? Иначе почему ее постепенно лишали всего, что она любила? Повитуха свалила вину на день недели, и Сарне пришлось искать другое объяснение. Она всегда любила Пхулвати больше — на мельчайшую крупицу, чем Джагпьяри. Укладывая Пьяри в изножье кровати, она оправдывалась перед собой тем, что матрас слишком узкий. На самом же деле она хотела быть ближе к старшей дочке, Пхул, такой бледной, хрупкой и странно похожей на мечту, от которой Сарна была вынуждена отказаться. Теперь она не могла смотреть на вторую малышку. Всякий раз, взяв ее на руки, она отводила глаза, точно переполнявшая их любовь была смертельной. Совсем как та, что в ее легких: ведь Пхул погибла в тепле материнского выдоха. Значит, это ее вина, верно? Другой причины нет. И даже доктор Икбал не смог ничего объяснить.