Луис Бегли - О Шмидте

Телефонные разговоры на следующий день.

Хотя уже давно десять, Шмидт еще в постели, наверное, спит, туго, как в саван, закутанный в простыню, чтобы сберечь тепло, спрятаться от необходимости вставать и продолжать жить. Раздается звонок, и он тянется к трубке. Телефон стоит где-то на полу рядом с кроватью, Шмидт снимает его с тумбочки, потому что там стакан с водой, которая может пролиться на книгу, очки для чтения и будильник, из которого от малейшего толчка выскакивает батарейка. Звонит Гил, не Шарлотта.

Классно поговорили. Я больше ни с кем не могу говорить про нее.

А, ты про девушку.

Наверное, я не смог объяснить, как она хороша. Что бы я ни делал, бреюсь я или перехожу улицу, я то и дело ее вспоминаю. Как будто у меня два сердца. Одно, обычное, — для всего, что было и есть в моей жизни, другое — для нее.

Ты объяснил. Я понимаю.

Я получил от нее письмо — первое письмо! Она рассчитала так, чтобы оно попало ко мне сегодня утром. Никакого риска: она знает, что я всегда сам забираю газеты и почту. Чудесное письмо, короткое и милое. Я готов скакать и прыгать. Она мне написала, чтобы меня порадовать. К чему ей это запрещать?

И правильно! Завидую тебе. Только поосторожней с Элейн.

Да я и так. Даже когда по телефону… Ее сейчас нет: уехала покупать реквизит для вечеринки. Так что насчет острова?

Я позвоню позже.

А что с тем мужиком?

Позвоню, расскажу тоже.

Давай. Сегодня вечером. Я рассказал про него Элейн. Она считает, что нужно было привезти тебя обратно к нам и уложить здесь.

Поблагодари ее, пожалуйста. Она прелесть. И твоя девочка, конечно, тоже прелесть!

Блаженное воскресное безделье. Шмидт поехал в поселок. У входа в католическую церковь на главной улице черная под ярким солнцем толпа. Парковки у дороги забиты машинами, но на стоянке за скобяной лавкой есть место. Хозяин кондитерской приберег для Шмидта свежую «Нью-Йорк Таймс». Хотя Шмидт, вопреки обыкновению, не мыт и не брит, он решает, по примеру многочисленных евреев и не столь многочисленных гоев, которые тоже листают газеты и пьют кофе у стойки, позавтракать тут же. Бекон и блины с сиропом вместо кекса недельной давности, который ждет в холодильнике. Шмидт вскоре чувствует, что объелся. В «Недельном обозрении» заметка о процессе Вилли Смита — оправдают ли его? Гил, наверное, знает этого олуха. А уж его дядю-сенатора знает точно — тот такой же стареющий сатир, выискивающий молоденьких любовниц. [32] Имеется в виду широко освещавшийся прессой скандал, произошедший на Пасху 1991 г., когда племянника сенатора Теда Кеннеди д-ра Уильяма Смита обвинили в изнасиловании женщины прямо возле дома Кеннеди в Паям-Бич. Впоследствии он был оправдан.

После завтрака Шмидт обходит все три деревенские стоянки и на каждой стоит, облокотившись о понравившуюся машину, выставляясь напоказ.

Ничего.

Может быть, по воскресеньям тот человек тоже подолгу спит. А может быть, он на мессе.

На звонок в доме Гила отвечают Сизые Фетровые Тапки — в этот момент у хозяев веселье в самом, разгаре. Шмидт настаивает, по буквам проговаривает свое имя, наконец мистер Блэкмен у аппарата. Да, Шмидт очень хочет поехать на остров, чем быстрее, тем лучше. Нет, он не звонил в полицию. Он бросил тому перчатку и не боится его. Пусть ни Гил, ни Элейн не беспокоятся.

Страшная жара, но воздух так прозрачен, что Шмидт ясно видит отдельные деревья на дальнем берегу, будто смотрит в бинокль. Бинокль-то он забыл прихватить, сглупил: птицы здесь и вправду так удивительны и разнообразны, как описывал Гил или то была Элейн? Приходится время от времени просить бинокль у проводника. Шмидт брезгует прижимать его к глазам, но, не желая обижать этого наблюдательного и чувствительного человека, тубусов не протирает. Сегодня Шмидт отпустил проводника и мальчишку-индейца на все утро — он собирается вынести кресло на причал и почитать на солнышке. Было бы неплохо дать лицу немного загореть перед возвращением домой. А то они проводят все время в джунглях, а когда плавают на лодке, то держатся у берега в тени деревьев, так что Шмидт сейчас почти такой же бледный, как в день приезда.

Вообще-то, книга — Шмидт взял с собой «Ностромо», решив, что раз уж он отправляется в Южную Америку, то можно проверить, верно ли, что Конрад вполне и навечно, как то считается, передал в своей книге душу этого континента, — уже около часа лежит у Шмидта на коленях, открытая все на той же странице. Это потому, что Шмидта целиком охватило сильное и наивное счастье. Оно пропитывает весь его организм, всему телу Шмидта хорошо, и, если бы кто-нибудь пришел просить у него благословения, он с удовольствием дал бы его. Он готов петь, творить добрые дела, рассказывать детишкам о сотворении мира. Мир вокруг прекрасен и добр, даже если под поверхностью непрозрачной табачно-бурой воды неустанно пожирают друг друга рыбы, в тростниках спят, зарывшись в грязь, аллигаторы, которых нарастающий голод разбудит и заставит броситься на добычу, а в деревне, что в какой-то полумиле отсюда, никто из босых смуглых мальчишек и девчонок, играющих в футбол узлом из тряпья, никогда не ударит по настоящему кожаному мячу и никогда не научится читать. Шмидт пребывает в гармонии с Природой. На какой-то момент он забывает обо всем и чувствует только благодарность: как же здорово жить!