Джек Керуак - Бродяги Дхармы

Я немедленно отправился в хорошую чистую гостиницу в бедном квартале — в «Отель Стивенс», — взял на ночь себе комнату за доллар семьдесят пять, вымылся в горячей ванне и хорошенько и тщательно выспался, а наутро побрился и вышел на Первую Авеню, где совершенно случайно и обнаружил всевозможные магазины «Гудвилла» с распродажами чудесных свитеров и красного нижнего белья, плотно позавтракал на переполненном утреннем рынке с кофе за пять центов, а над головой парило голубое небо и стремительно и плавно неслись рваные облака, и под ветхими пирсами играли и искрились воды Пьюже-Саунда. Это был настоящий, подлинный Северо-Запад. В полдень я выписался из гостиницы и вместе с радостно упакованными новыми шерстяными носками, головными платками и прочим пошагал на 99-ку — из города это несколько миль, и меня многие по чуть-чуть подбрасывали.

Теперь на северо-восточном горизонте передо мною вырисовывались Каскады — неимоверные зубцы, искореженные скалы и заснеженные громадины: тут уж хочешь не хочешь, а варежку разинешь. Дорога бежала прямо сквозь сонные плодородные долины с фермами и буренками на выпасе — сразу под этими гигантскими декорациями снежно-чистых куч. Чем дальше на север я продвигался, тем больше становились горы, пока, наконец, я не начал их бояться. Меня подвозил один мужик, похожий на осторожного очкастого юриста в консервативном автомобиле, но выяснилось, что он — знаменитый Бэт Линдстром, гоночный чемпион, а в его консервативной тачке стоит пришпоренный движок, который может выдавать сто семьдесят миль в час. Но он показал мне это, разогнав его лишь до красной черты, чтоб я только послушал глубокий гул мощи. Затем меня подвез лесоруб, сказавший, что знает всех лесничих там, куда я еду; потом он добавил:

— Долина Скагит — только вторая после Нила по плодородию. — Он высадил меня на Шоссе 1-Джи, которое оказалось маленьким переходом до 17-А, вившегося в сердцевину гор и заходившего в самый настоящий тупик на грунтовке у Дьявольской Дамбы. Вот теперь-то я по-настоящему очутился в горной стране. Приятели, подбиравшие меня, работали на лесоповалах, на урановых разработках, на фермах, они провезли меня через последний крупный городок долины Скагит — через Седро-Вулли, там находился рынок окрестного фермерства — а оттуда дорога уже только сужалась и петляла между утесами и рекой Скагит; когда мы переезжали через нее по 99-му, она текла сонно и толстобрюхо среди заливных лугов, а теперь это была чистейшая стремнина, узко и быстро изливавшаяся из таявших снегов меж берегов, заваленных склизким топляком. По обеим сторонам начали громоздиться утесы. Сами заснеженные вершины пропали, отступив за пределы моего поля зрения: я их больше не видел, но начинал сильнее их чувствовать.

В таверне я увидел ветхого старика, который едва мог шевелиться, подавая мне из-за стойки пиво, и я подумал: уж лучша я умру в ледниковой пешере, чем вот в таком пыльном чулане на закате вечности. Парочка, похожая на дуэт Мина и Билла, высадила меня у бакалейной лавки в Соке, а оттуда моим последним водителем стал безумный, пьяный темноволосый гитарист-гуртоправ из долины Скагит, с длинными бакенбардами, который выписывал по дороге стремительные шаткие виражи и завершил свой пыльный полет у Марблмаунтского Лесничества — я был уже дома.

Помощник лесничего стоял и смотрел на нас:

— Вы — Смит?

— Ага.

— Это ваш друг?

— Не-а, просто подбросил меня.

— Кто он такой, что так гоняет по государственным владениям?

Я поперхнулся: я больше не был свободным бхикку. По крайней мере, до тех пор, пока не доберусь до своего горного убежища. Мне пришлось провести целую неделю в Школе Пожарных с целой кодлой молоденьких пацанов: на всех там надели каски, и мы носили их либо прямо, либо как я — лихо заломив набекрень; мы рыли противопожарные рвы в мокрых лесах, или валили деревья, или устраивали себе миниатюрные экспериментальные пожары, и я встретился тут со старинным рейнджером, некогда бывшим лесорубом — с Бёрни Байерсом, тем самым, которого постоянно изображал Джафи своим громким, глубоким и смешным голосом.

Мы с Бёрни сидели у него в грузовичке среди лесов и говорили о Джафи:

— Чертовски обидно, что Джафи в этом году не приезжает. Он был лучшим наблюдателем у нас и, ей-Богу, лучше всех торил тропу — из тех, кого я знал. В нем же зудело все — так он хотел лазить по округе, к тому же он всегда был такой бодрый и веселый — ни разу не встречал пацана лучше него. И никого не боялся, все так прямо и выкладывал. Как раз то, что мне нравится, потому что когда подойдет срок и человек не сможет сказать, что ему хочется, то я тогда, наверное, уйду подальше и повешусь где-нибудь в сарае. Хотя с Джафи вот еще что, где бы он ни провел остаток своей жизни, и плевать, до скольки лет он доживет: ему всегда будет по кайфу. — Бёрни было лет шестьдесят пятъ, и он действительно говорил о Джафи как-то очень по-отцовски. Некоторые другие парни тоже помнили Джафи и спрашивали, почему он снова не приехал. В тот вечер, поскольку была сороковая годовщина работы Бёрни в Лесной Службе, остальные лесничие скинулись ему на подарок — новый широкий кожаный ремень. У старины Бёрни постоянно случалась с ремнями какая-нибудь ерунда, и он в то время подпоясывался каким-то шнурком. И вот он надел новый ремень и что-то сострил о том, что пора прекращать много лопать, и все захлопали в ладоши и закричали. Я прикинул, что Бёрни с Джафи, вероятно, — двое самых лучших людей, что когда-либо работали в этих местах.