— Зачем он постоянно сидит с закрытыми глазами?
Крошка Праджна, двухгодовалая дочурка Шона, подходила и тыкала пальчиком мне в закрытые глаза, говоря при этом:
— Буба. Хак! — А иногда, вместо того, чтобы сидеть и чесать в гостиной языком, я предпочитал брать ее с собою в маленькие волшебные прогулки по двору, и мы гуляли, держась за руки.
Что же до Джафи, то он был доволен всем, что бы я ни делал, но при одном условии — если я не даю маху, вроде того раза, когда у меня начала коптить керосиновая лампа от того, что я слишком высоко выкрутил фитиль, иди когда я недостаточно хорошо наточил топор. В таких случаях он бывал весьма суров:
— Тебе следует научиться, — говорил он. — Черт возьми, единственное, чего я терпеть не могу, — это когда что-нибудь делают неправильно. — Поразительно, какие ужины он варганил из своей части продуктов на полочке — из всяких травок, сухих корешков, которые покупал в Китайском Квартале: всего понемножку, с соевым соусом, и все это вываливалось сверху на свежесваренный рис и было восхитительно вкусно, когда ешь палочками. И вот мы сидели в сумерках под рев деревьев, не закрывая широко распахнутых окон — а холодно — и уминали вкуснющие домашние китайские блюда. Джафи знал, как на самом деле надо обращаться с палочками, и энергично набивал себе рот. После я иногда мыл тарелки и уходил помедитировать на свою циновку под эвкалипты, а в окне избушки виднелся бурый отсвет керосинки Джафи — там он сидел, читал и ковырялся в зубах. Временами он подходил к двери и орал:
— Хоо! — а я не отзывался и слышал, как он бормочет: — Куда это, к черту, он запропал? — И я видел, как он вглядывается в ночь, ища своего бхикку. Как-то ночью я сидел и медитировал, и вдруг услышал справа от себя громкий треск: я взглянул в ту сторону — там стоял олень, снова пришедший навестить заброшенный олений парк и пожевать сухой листвы. Через всю вечернюю долину донесся скорбный рев мула: «хии-хо!» — он ломался на ветру, словно йодел: словно рог, в который дует некий ужасно печальный ангел: словно напоминание людям, переваривающим дома обед, что не все так хорошо, как они думают. И все-таки то был просто-напросто любовный клич одного мула другому. Но именно поэтому…
Однажды ночью я медитировал в таком совершенном спокойствии, что два прилетевших комара уселись мне на каждую скулу и долго просидели там, не кусая меня, а потом улетели, так и не ужалив.
За несколько дней до прощального вечера мы с Джафи крупно повздорили. Мы поехали в Сан-Франциско на причал — погрузить на судно его велосипед, а потом завернули на Скид-Роу под моросившим дождичком, чтобы постричься подешевле в учебной парикмахерской при колледже и пошарить по магазинам Армии Спасения и «Гудвилла» — может, найдется теплое белье и все остальное. Пока мы бродили по мокрым возбуждающим улицам («Похоже на Сиэттл!» — орал он), меня обуяло желание надраться и отпасть. Я купил пузырь красного портвешка, затащил Джафи в переулок и мы вмазали.
— Не пей так много, — сказал он. — Ты не забыл: нам после этого еще в Беркли надо — на лекцию и диспут в Буддистский Центр?
— Ай, да не хочу я ничего — я хочу надраться на задворках.
— Но ведь они тебя ждут: я им в прошлом году все твои стихи читал.
— Да и плевать. Смотри, как туман ползет по переулку, смотри, какой у нас рубиновый портвейн, разве тебе не хочется выйти на ветер и петь?
— Не хочется. Знаешь ли, Рэй, Какоэтес говорит, что ты слишком много пьешь.
— Дак у него ж язва! Почему, ты думаешь, он язву себе заработал? Потому что сам слишком много пил. Разве у меня есть язва? Да ни в жисть! Я пью для радости! Если тебе не нравится кирять, можешь валить на свою лекцию. Я тебя подожду у Кафлина дома.
— Но ты же все пропустишь из-за какого-то винища.
— В вине — мудрость, черт бы тебя побрал! — завопил я. — На-ка, запендюрь!
— Не буду!
— Ну как хочешь. — И я высосал весь пузырь без остатка, и мы вернулись на Шестую улицу, где я немедленно залетел в тот же самый магазинчик и купил себе еще. Теперь вот я чувствовал себя прекрасно.
Джафи расстроился и разочаровался.
— И ты после этого рассчитываешь стать хорошим бхикку или даже Бодхисаттвой Махасаттвой, если всегда так нажираешься?
— Ты что — забыл последнюю картинку про Быков, когда он напивается с мясниками?
— Ну так и что? Как ты можешь постигать суть собственного разума, если в голове у тебя все плывет, зубы — в пятнах, а желудок выворачивает наизнанку?
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу