Жан Руо: Поля чести

Они возвращаются к могиле с ящиками из-под «магдалинок» — в ящиках этих, которые он тайком выносит с фабрики, напарник Пьера разводит кроликов. Нечего и думать о гробах, на провоз которых нужно испрашивать разрешение в каждом департаменте, и если история Эмиля сама по себе подозрительна, то его новоявленный близнец не лезет ни в какие ворота. Они упаковывают кости, перекладывают их соломой, как посуду, чтоб не гремели, грузят в автомобиль, прикрывают одеялом, и с тем Пьер немедля отправляется в обратный путь. Он спешит домой, мчится средь заснеженных полей, сотни раз рискуя оказаться в кювете, опасаясь разоблачений, объезжает города стороной по пустым из-за непогоды второстепенным дорогам, один-одинешенек в мире белого безмолвия, останавливается на обочине перекусить, поспать часок да записать телеграфным стилем, положив дневник на руль, перипетии эксгумации. Вот и все. А больше знает только та, к которой он так неудержимо стремился.

Когда умерла Матильда и открыли склеп, могильщик удивился, увидев кости, пересыпанные рекламками «магдалинок». Но Ивон — а это был он — соображал тогда уже совсем туго, и не составило труда убедить его, что во время войны досок на всех не хватало, вот и хоронили в чем придется.

Осенью сорокового, на Праздник Всех Святых, дед сопровождает на кладбище свою дочь Марту, чей первенец — маленький кораблик, затерявшийся в туманностях иных миров, — покоится под цветочницей, засыпанной белым гравием, с гипсовым крестом, у которого на пересечении перекладин — голова ангелочка, поддерживаемая воробьиными крылышками. Под серым ноябрьским небом они идут по боковой аллее, окаймленной крошечными могилками, и дед спрашивает дочь, кого так горько оплакивает мужчина, похожий на Леона Блюма, вон там, перед серым гранитным надгробьем, а с ним молодой человек в очках, тщетно пытающийся увести его, преодолев притяжение могильной плиты. Марта, знающая всех в Рандоме, говорит, что этим летом умерла большая Алина, державшая магазин фарфора возле церкви, рассказывает про ее нежный голос, мертворожденных детей, необыкновенно высокий рост и золотые зубы и поясняет, что убитый горем мужчина — ее муж, приятный долговязый юноша — их последний, не чаянный уже сын, а догнавшая их торопливыми шажками седенькая, сгорбленная, нахмуренная старушка — самая потрясающая учительница начальной школы на всей Нижней Луаре.

Ровно через год молодой человек стоит у гранитного надгробья один. Дед поражен: двойник Блюма, однако, не задержался, надо же, как ему не терпелось воссоединиться с женой. Через много лет он постарается разгадать тайну их любви, собрав в коробку из-под обуви всевозможные вещественные доказательства: письма, фотографии, карты военных действий и описание поездки в Коммерси — длинную исповедь Пьера, обращенную к жене, с которой он расставался только на время войны, словно бы истинная цель его путешествия в том и состояла, чтобы возобновить трогательную переписку тех грозных лет, признаться ей в том, в чем можно признаться только на бумаге, разбередить чувства разлукой, отойти подальше, чтоб потом с разбегу броситься к ней в объятия. Запершись на чердаке, дед станет выискивать ископаемые свидетельства их привязанности, подолгу крутить в руках фотографию Пьера на фронте в обмотках и костюме цвета небесной синевы, в облегающей и не гнущейся от грязи гимнастерке; он держит за ствол ружье, упирающееся прикладом в землю, стекла очков замусолены, чуть сдвинутая набок каска придает ему заносчивый вид, если только она не съехала от оплеухи. Позади него на воткнутом в стену траншеи колышке висит фляга и сумка с гранатами, и еще, в углублении — маленькая Дева Мария: сразу видно, сестра постаралась. Позируя, он положил трубку на самодельную скамейку. Тоненькая струйка дыма — традиционный сигнал индейцев — не выдаст противнику местонахождение траншеи. Впрочем, там, напротив, тоже курят, и тоже пишут письма родным, и проклинают генеральный штаб, чьи жестокие приказы снова и снова посылают их на страдания. Бруствер чуть выше его головы. Если не высовывать носа, никакой снайпер ему не страшен. Рост у него метр семьдесят, а глаза, как отмечено в военном свидетельстве, также хранящемся в коробке из-под обуви, рыжие. Рыжие? — удивится дед. Это же все равно что смотреть на мир сквозь рыжие очки: у любой жены увидишь тот восхитительный загар, который он искал на острове Леванта.

Пьер улыбается из бездны ужаса, и это лучшая весть, какую он может послать. На обороте обозначено, кому адресована улыбка: «Той, которую я так люблю». Поворачивая фотографию то так, то эдак, дед попытается восстановить связь лицевой стороны с оборотной — страшного места и нежных слов, — будто бы в разделяющей их бумаге спрятана амальгама любви и смерти, проступающая в близости дат на надгробном камне.