Кристофер Ишервуд - Труды и дни мистера Норриса

Я рассмеялся и закурил сигарету:

— А теперь, Артур, поскольку мы оба успели насладиться вашим великолепным выступлением в роли заботливого родителя, может быть, вы все-таки скажете мне, к чему вы действительно клоните?

Он вздохнул, отчасти раздраженно, отчасти со смирением, а может быть, даже и с некоторой толикой облегчения — ему больше не нужно было никем и ничем прикидываться. Когда он снова заговорил, тон у него переменился совершенно:

— В конце концов, Уильям, я не вижу, к чему нам ходить вокруг да около. Мы с вами достаточно долго друг друга знаем. Кстати, сколько времени прошло с тех пор, как мы познакомились?

— Больше двух лет.

— Уже? В самом деле? Дайте-ка я прикину. Да, вы совершенно правы. Как я и говорил, мы знаем друг друга достаточно долго для того, чтобы я имел возможность оценить тот факт, что вы, будучи совсем молодым, уже успели стать человеком совершенно светским, гражданином мира…

— Так бы и слушал вас, и слушал.

— Уверяю вас, я это совершенно серьезно. Ну а сказать я хотел, если говорить вкратце, следующее (только, прошу вас, отнеситесь к этому как всего-навсего к некой туманной возможности, поскольку, не говоря уже о том, что первым делом в расчет будет принято ваше на то согласие, и это самое наипервейшее для меня условие, но вся эта затея должна получить одобрение еще и третьей стороны, которая на настоящий момент вообще ничего пока обо всем этом не знает)…

Закончив абзац, Артур сделал паузу, чтобы перевести дыхание и чтобы усилием воли преодолеть свое обычное нежелание выкладывать карты на стол:

— На данный момент я хочу задать вам один-единственный вопрос: не согласитесь ли вы с возможностью провести на Рождество несколько дней в Швейцарии, на одном из тамошних горнолыжных курортов?

Выдав наконец мучившую его фразу, он тут же страшно смутился, отвел глаза и принялся нервически вертеть в руках стоявший на ресторанном столике судок. Судя по всему, фраза эта потребовала от него немалого нервного напряжения. Какое-то время я просто смотрел на него, не зная, что сказать; потом расхохотался:

— Ну и дела! И только ради этого все и затевалось?

Артур застенчиво присоединился к общему веселью. Исподтишка он внимательно наблюдал за мной, отслеживая различные стадии удивления на моем лице. Выждав психологически значимый, с его точки зрения, момент, он добавил:

— Все расходы, естественно, будут оплачены.

— Но какого черта… — начал я.

— Не имеет значения, Уильям. Не имеет значения. Скажем, мне просто пришла в голову такая мысль. Может, ничего еще и не выйдет — очень даже может быть. Пожалуйста, ни о чем меня сейчас не спрашивайте. Единственное, что я хочу знать: вы согласны обдумать такое предложение, или это не подлежит обсуждению?

— Все на свете подлежит обсуждению — как же иначе? Но для начала мне хотелось бы кое в чем разобраться. Например…

Артур поднял ухоженную белую ладошку:

— Прошу вас, Уильям, только не сейчас.

— Только один вопрос: почему я должен…

— Я не могу сейчас вдаваться в какие бы то ни было подробности, — твердо прервал меня Артур. — Просто не имею на это права.

И словно бы испугавшись не выдержать искушения и все ж таки выболтать лишнее, он подозвал официанта и попросил его нас рассчитать.

Б о льшую часть следующей недели Артур ни словом не обмолвился о своем таинственном швейцарском прожекте. Я также проявил чудеса выдержки и ни разу ему об этом не напомнил; может статься, подобно множеству других его столь же блистательных замыслов, и этот тоже просто-напросто вылетел у него из головы. К тому же были вещи и более насущные. Рождество было уже на носу, скоро кончится год; но, насколько мне было известно, он не сделал ничего, чтобы хоть как-то облегчить себе путь к спасению. Когда я спрашивал его об этом, он напускал туману. Когда я убеждал его в необходимости предпринять хоть какие-то шаги, он делался уклончив. Казалось, он впал в опаснейшее в его положении состояние инерции. Он явно недооценивал мстительности Шмидта и того вреда, который Шмидт был в состоянии ему причинить. Я же волей-неволей смотрел на вещи куда более трезво. У меня все еще стояла перед глазами та более чем зловещая гримаса, которую я видел на лице бывшего секретаря. Артурова беззаботность порой приводила меня едва ли не в бешенство.

— Ради бога, мальчик мой, только не переживайте, — с отсутствующим видом бормотал он, рассеянно, чуть-чуть, как бабочка крыльями, пальпируя края своего сногсшибательного парика. — Довлеет дневи злоба его, вы же понимаете… Н-да.