Хельмут Крауссер - Сытый мир

В течение следующих двух недель в родительском доме царил почти что мир.

Не было мыслей ни об убийстве, ни о самоубийстве, и мальчик даже влюбился в глупую хорошенькую девушку, жившую неподалёку.

Со вчерашнего дня я вижу на улицах сплошных покойников, безжизненные тела с неодушевлёнными рожами.

Это напоминает мне замечательное творение Ромероса — кинотрилогию о зомби, в своё время я посмотрел её в кинотеатре и после этого стал подозрителен к любому прохожему, на всякий случай держась от них от всех подальше. То было три великолепных фильма, полных поэзии, и самое острое в них — пренебрежение цензурой.

Запах формалина висел на мне и на третий день. Всё происходило словно бы в некрополе. Гробовые архитекторы потрудились на славу. Ночь я провёл в кустах. Было довольно тепло. В этих же кустах остался погребённым мой дурной сон. К счастью, по пробуждении я его забыл. Сны, которые я не могу вспомнить, второй раз ко мне уже никогда не возвращаются. По крайней мере, до последнего времени было именно так.

Наутро кашель немного поутих. Зато поднялась температура. Мир отвратителен, его жители — отбросы, их ценности — бессмыслица. Таковы были мои горячечные воззрения.

В нашу погребальную контору я явился с заднего хода. От белых стен исходил холодный блеск, перекрывая уличные шумы.

Уве сидел на деревянной скамье, обирая соринки со своего рабочего халата, и при моём появлении испуганно взглянул на меня.

— Хаген?! Э, да ты весь в грязи! И не побрился… Где ты пропадал? Крамм вне себя!

— В самом деле?

— Мы должны были срочно выехать по ночному вызову. Крамм пытался до тебя дозвониться, но по твоему номеру отвечали другие люди!

— В самом деле?

Мне было тяжело внимать ему. Его слова походили на бормотание пьяного.

Уве привёл меня в умывальную комнату и сунул мне в руки бритву, работающую на батарейках. Это имело мало смысла.

На лице Уве больше не блуждала его затаённая улыбка. Движения у него были несобранные, вялые, суставы как будто разбалансировались.

— Сегодня ночью мне пришлось пережить такое, чего я не видел за всё время моей работы. Я не могу тебе это передать…

Потом язык у него всё же развязался. Но ему не удалось пробуравиться до чутких слоёв моего воображения. Мне всё было безразлично. Всё видимое казалось лишь отдалёнными схематическими очертаниями и смутным отзвуком.

— Опять объявился Ирод. Он проник в дом и убил младенца! Просто бил его об пол до тех пор, пока не треснула голова! Это всё случилось совсем недалеко отсюда. И пяти километров не будет. Когда я это увидел, у меня сердце чуть не разорвалось. Я чуть не заплакал! Слушай, тебе здорово повезло, что тебя не нашли. Я всё ещё не могу опомниться…

Я слабо кивнул, чтобы показать, что стараюсь его слушать. Ирод здесь, недалеко? Тс-с-с… Я так устал…

Уве почистил меня щёткой и дал мне свою расчёску. Я смотрел на неё непонимающе. Потом пару раз вяло провёл ею по волосам и опустился на стул. Ноги не держали меня и тряслись, а в ушах в диком ритме случала кровь.

— Как человек мог сделать такое? — спрашивает Уве. — Кто может быть настолько бесчеловечным?

Человечность — это изобретение чудовищ, так было где-то написано.

Забой тюленей и убийство детей. Вот то, что ещё способно взволновать людей. Такого осталось совсем немного.

Кашель снова вернулся. На сей раз приступ был такой, что я свалился на пол. Как только кашель утих, в помещение вошёл Крамм. Я остужал мой горящий лоб о прохладные плитки пола. Крамм наклонился надо мной, обратив ко мне своё лицо.

— Вы уволены, — шепнул он мне.

— Спасибо… — заикаясь ответил я.

Первое испытание завершилось.

Уве сочувственно похлопал меня по плечу. Придурок.

Я потопал вон из бюро ритуальных услуг.

Густл снаружи делал свои приседания, разминаясь. Он тупо отвернулся. Это была его ошибка, потому что я с такой силой пнул его сзади по яйцам, что мы рухнули оба. Надо же было и удовольствие получить. Я снова поднялся. Он нет.

Я пошёл прочь. Слишком много времени я здесь тщетно растратил. Тс-с-с… Вот я уже думаю во временных категориях. Стыдись, Хаген! Тьфу на тебя!

Я чувствовал себя таким защёлкнутым, как закрытое пианино, ключик от которого покоится на дне реки. Ноги сбились с тротуара, соскользнули на дорожный асфальт. Машины ожесточённо принялись сигналить. Шины заскрипели от резкого торможения. В меня полетели проклятия.