Е. Бирман - Протоколы с претензией

А обрушившийся тем временем дождь и в самом деле хорош. Они стоят на пороге и впервые видят воочию, что означает фраза “разверзлись хляби небесные”. На жителей Европы ее небеса редко опрокидывают такой геометрически правильный вертикальный ливень. Столбики дождя, должно быть, придерживаются в стоячем положении где-то там, наверху, плотными облаками, которых, впрочем, не видно из-за дождя. У их ног трава и плиты, ведущие от дороги к дому, скрываются под водой. Гигантская лужа, не оправдав опасений, останавливается у порога. Так недавно изнывавший на солнце мир теперь остужен и промыт. А с ним промыты и души и теперь дышат вовсю, наслаждаясь ароматом дождя.

В свободное от учебы и уборок время по вечерам Я. лежит среди груды мебельного мусора во дворике под никогда не виданным раньше деревом, которое называется “шесек”, и смотрит сквозь его листву на кусок еврейского неба, и в нем рождается яростная решимость идти до конца, реализовать свое право на этот клочок земли, чье название он привык видеть на географических картах брошенным без спасательного круга в Средиземное море из-за явного недостатка места на суше. “Посмотри на эту мандавошку, – говорили ему перед отъездом, – там евреи, должно быть, спят стоя, как лошади, но не рядышком, как лошади в стойлах, а по недостатку места – спиной к спине”. Во время первых экскурсий по стране он с удовлетворением убеждается, что хоть страна явно не так широка, как Российская Империя, но место в ней остается еще и для обширных пустынь, чью новую для себя красоту он начинает постигать. Нельзя и близко сравнивать наши трудности с теми, что предстояли пионерам освоения этой земли сто лет назад, думает он, но именно их терпкая кровь, их фанатичное упорство ударяют ему в голову. Хорошенькая метаморфоза, пытается он высмеять самого себя, – вчерашний Гражданин Мира, кто же ты сегодня? Разве ты не ощущал душевный подъем, не проникался высоким духом, мысля себя Гражданином Мира в Российской Империи?

“Вот-вот, – это готовится съязвить внутреннее “я”, за которым известны такие замашки – язвить и насмехаться над целостным Я., – Гражданин Мира. Отчего же боковым зрением Гражданин Мира пытается уловить, нет ли легкой иронии в окружающих, не пролилась ли в атмосферу снисходительная жалость? Или (совсем между нами) удалось ли окружающим скрыть эту иронию и эту жалость к изгою, которую так ненароком высказал герой Набокова, увидев еврейскую фамилию в списке одноклассников Лолиты”.

– Отчего так легко сочетается особое отношение к своей семье с хорошим отношением к прочим людям? – вопрошает Я. членов Кнессета. – А особое отношение к своей этнокультурной общности вызывает опасения?

Хотя вопрос, заданный Я., вне сомнения возбуждает интерес присутствующих, выражения их лиц остаются в пределах обыденности. Словно звездочки в анализах крови: (....*..).

– Идея многокультурного общества – общепринята в Европе, – утверждает А., – там это едва ли не общее место.

– Хотел бы я знать точнее, сколько еврейских либеральных профессоров среди авторов этой идеи, – сказал мрачно Б., – я своим “общим местом” чувствую, что народы объединенной Европы вскоре примутся бить нас по нему, когда почувствуют на себе все прелести этой идеи и приклеят к ней ярлык: “Плод еврейских либеральных умов, рожденный ими в неустанных заботах о своем душевном комфорте в Европе”.

Как всегда, вмешательство Б. в разговор привносит нервозность и возбуждение. Сам он будто линия электропередачи в сухую погоду – чуть потрескивает. Баронесса слегка свела брови и готова слушать, А. готов побледнеть, беспечный В. еще вольнее откидывается на спинку зеленого дивана, Я. колеблется, в какую сторону ему крутить педали.

– Мне еще со времен проживания в Российской Империи запомнилась статья в “Огоньке”, – начал Я. (он решил крутить вперед). – Двое латиноамериканских студентов из обеспеченных семей увлеклись марксизмом. Они приехали в Российскую Империю учиться. Их направили в медицинский институт на юге Империи. С ними в комнате жили еще двое студентов из Афганистана. И вот один из латиноамериканцев описывает этот многокультурный социум следующим образом: мы принимали душ каждый день, а они брили подмышки, и на этом основании мы считали друг друга животными. “Господи, кто придумал интернационализм?” – спрашивал он.

– Я, кажется, помню эту статью, – сказал Б., – второй из этих двоих латиноамериканцев потом погиб там же в драке.