Е. Бирман - Протоколы с претензией

– Я не прав? – оглядывается Я. на Баронессу. – Можно и не противопоставлять? Хочу и буду.

Я. нападает зачем-то на весь женский род, забыв, что перед ним не одна Баронесса, привычная отсеивать нарочитую агрессивность в изложении, когда он касается глубоко затрагивающих его проблем. А он уже тем временем порицает рабское начало, которое, по его словам, не редкость в женском характере, он вспоминает купринского героя, считавшего, что религию нужно сохранить исключительно для женщин. Уже совсем увлекшись, он принимается анализировать культурологический стереотип “баба-дура”. Он часто встречал его в недавно перечитанных им тургеневских “Записках охотника”. Автор, говорит Я., постоянно натыкается на живые воплощения данного стереотипа, бродяжничая с ружьем и сукой Милкой. В литературе современной это был бы, кстати, кобель Джек. Именно такое имя я дал в детстве щенку, подарено мне отцом. Щенок этот вырос и оказался сукой, так и жившей с мужским именем. Нет, он не литературный критик по совместительству, отвечает он на вопрос, заданный Котеночком. В ее интонации – вкрадчивость с продолжением. Тургенев писал, не адресуясь исключительно литературным критикам, добавляет он. Нет, если бы у него родилась дочь, он не назвал бы ее Джеком, отвечает он на следующий ею же заданный вопрос. Он продолжает. В мире современном, говорит он, традиционный тургеневский тип “бабы-дуры” сменяется новым типом, честь открытия которого, кажется, приписывает себе Я. “Баба-дура с интеллектом”, разглагольствует он, является продуктом полураспада женского рабства, противником которого декларирует себя Я. Для мужчины умного и злонамеренного, говорит он, тут открывается широчайшее поле деятельности. Вот недавно в одной европейской стране разразился скандал с африканским журналистом, заразившим нескольких женщин СПИДОМ. Он соблазнял их на вечерах поэзии, а когда они просили надеть презерватив, спрашивал, не расистки ли они. Конечно, на его месте мог быть и европеец, но Я. этот пример привел для иллюстрации понятия “БД с IQ” как этапа в эволюции культурологических стереотипов.

Баронесса сначала нерешительно улыбается, но постепенно улыбка ее тает. Ее чуть сузившиеся глаза сигналят Я., они призывают взглянуть на Котеночка.

– Вы, должно быть, очень счастливый человек, не каждый способен так радовать близких своим оригинальным видением мира, – выпаливает Котеночек, обращаясь к Я.

Наступает молчание. Я. и Баронессе, положим, не впервой слышать о том, что уж больно они слаженны. Словно пара в фигурном катании – то Я. завертит Баронессу на льду, то она катит к нему, не глядя, ласточкой, уверенная, что на него непременно наткнется. Но обычно это говорили люди постарше с добродушной иронией. Я. очнулся и теперь пытается сгладить дурное впечатление, произведенное его речами на Котеночка. Он готовит разъяснения, но время упущено, и Котеночек выглядит задетой. Она, кажется, решилась на какую-то выходку.

– Вы просто чудо, – говорит она Я. – Бедной женщине, влюбленной в мужской интеллект, так и хочется маленькой девочкой присесть к вам на колени и внимать, внимать...

Котеночек готовится встать с дивана. Баронесса, Б. и В. следят за этой перепалкой с некоторым напряжением. Непредсказуемость Котеночка, особенно в общественных местах, внушает опасения тем, кто с ней достаточно знаком. Слава богу, думает В., у нее хватает осторожности не играть в эти игры с Востоком. Я. изображает крайний испуг.

Котеночек удовлетворяется достигнутым. Она откидывается на спинку дивана, а Я., не оставляя полушутливого тона, пытается все же что-то доказать Котеночку. Он утверждает, что далек от мужского шовинизма, пытаясь одновременно произвести что-то вроде внутренней проверки, выясняя, не врет он именно сейчас. Он за то, чтобы не слишком насиловать природу, как это удавалось в архитектуре древним грекам, вписывавшим в ландшафт свои замечательные храмы. Кроме того, поясняет Я. с похожей на извинение улыбкой, он, видимо, вступил в жизненную фазу, когда оппозиция оголтелому либерализму кажется ему точкой его внутреннего равновесия. Но если уж выбирать, то учительница музыки, потерявшаяся на перекрестьях женских дорог, ему роднее и ближе толстовской княжны Марьи, усыпает свою речь Я. литературными примерами, словно лепестками бугенвиллей, которыми осыпана трава в его с Баронессой саду.

Такое изложение кажется Я., пока он говорит, логичным, но в душе у него осаждается легкая горечь потому, что ему, кажется, приходится разжевывать Котеночку то, что Баронесса понимает с полуслова. Мазки, которые он кладет на холст, она видит именно так, как он их задумал и чувствует. По крайней мере, так ему кажется.