Сигурд Хёль - Моя вина

Но на всякий случай — на тот случай, если меня заберут вторично, пояснила она сухо и деловито, — я должен помнить следующее: после того как она меня отвезет, она вернется домой и разобьет стекло в окошке подвала, где я находился. Если меня снова возьмут и будут допрашивать, мне нужно говорить, что мне бросили в окно два ключа, два ключа — запомни — и записку, в которой было написано: "Выбирайся отсюда".

— Они подумают, что это кто-нибудь из ваших, — сказала она. — Снотворное в еде, ключи — словом, они должны решить, что был сделан слепок. Им будет над чем поломать голову.

Видимо, я спросил ее, как получилось, что Хейденрейх стал нацистом. Потому что она, помню, пыталась дать мне какое-то объяснение на этот счет. Но говорила как-то медленно, неуверенно, запинаясь, словно продвигалась по незнакомой местности. Я, кстати, слышал только урывками.

Они не слишком откровенничали друг с другом, сказала она. Особенно в последние годы. На эти темы он разговаривал только с Карстеном.

Помнится, она прежде всего упомянула про то время, когда Хейденрейх учился в Германии. Еще до Гитлера. У него там было много друзей среди медиков. Кстати, и евреи. Одному из них они впоследствии предоставили убежище в своем доме. Уже во времена Гитлера; он дожидался у них визы в Америку.

Кстати, удивительно милый человек был этот еврей, и Карл его очень уважал. Как-то, уже много времени спустя, она спросила Карла, что он думает насчет преследования евреев, — ведь он так любил Абрахама. Он тогда ответил: "Жизнь беспощадна!" Он это часто повторял в последние годы.

Нет, она, ей-богу, не знает, как это случилось.

Какую-то роль сыграл, возможно, тот факт, что он считал себя обойденным, считал, что на родине к нему несправедливы.

Я, наверное, выразил удивление, потому что она вдруг горячо стала доказывать, что да, никто из друзей никогда не понимал Карла. Считали его циником. А на самом деле он очень чувствительный, очень ранимый человек.

— Трудно, конечно, ожидать, чтобы ты в это поверил, — добавила она. — Он всегда был очень честолюбив и мечтал о научной карьере. Но когда он попытался добиться стипендии для продолжения образования, эту стипендию получил вместо него какой-то профессорский сынок.

— Мне кажется, с ним действительно поступилинесправедливо! — сказала она. — Я, конечно, не могу судить, но…

Как бы то ни было, это решило дело. Он бросил науку.

Он принял это очень близко к сердцу. А Карл из тех людей, у кого такие вещи оставляют след надолго. Он может годами таить обиду.

Он был настроен пронемецки, когда началась война. Собственно, даже значительно раньше. Но нацистом он не был. Ведь у него даже были друзья евреи…

Но он часто говорил о коррупции у себя на родине. И он очень часто посылал Карстена на каникулы в Германию. И тот приезжал в таком восторге…

Помню, в этом месте я спросил:

— А ты? Ты ничего не сделала, чтобы помешать…

— Я не считала себя вправе! — ответила она. И повторила тихо, словно про себя:

— Я вообще не считала себя вправе…

Когда началась оккупация, он не вступил в "Нашунал самлинг" [31] "Нашунал самлинг" ("Natjonal Samling")'. — норвежская фашистская партия, созданная Квислингом в 1933 году; распущена в 1945 году. . Наоборот, вначале казалось, что он настроен скорее враждебно по отношению к нацизму. И только тогда, когда…

Она запнулась. Потом продолжала:

— Впрочем, почему бы тебе не узнать об этом… Мне кажется, на него повлияла и твоя позиция. Он не хотел быть заодно с тобой. Насчет тебя мы узнали весной сорок первого. Вскоре после этого он вступил в партию.

Она снова помолчала.

— Он ненавидел тебя совершенно особенной ненавистью!

— А он знал…

— Нет!

Это слово прозвучало незнакомым мне металлом в ее голосе. Потом она снова заговорила робко, неуверенно. Я понимал, что она много раз все это передумала наедине с собой и так ни к чему и не пришла.

— Не знаю почему, но мне кажется, что вначале он к тебе совсем по-особому относился. Я хочу сказать — еще тогда, в студенческие годы. Как к младшему брату, что ли. А потом, должно быть, между вами что-то произошло, ты его, должно быть, чем-то страшно обидел. Сам он, правда, никогда и словом об этом не обмолвился. Но я и так поняла. И обида эта со временем все росла. Между прочим, он почти никогда не упоминал твоего имени…

Я рассказал ей, что ходил тогда к нему просить, чтобы он помог нам. Что он отказался и что я назвал его трусливой собакой.

Некоторое время она сидела молча.