Рейчел Сейфферт - Темная комната

Старик курит и смотрит в пол.

Миха пишет в блокноте Мине письмо, сознавая, что никогда не вырвет и не отправит страничку. Сознавая, что должен взять этот листок с собой к Колеснику и, отважившись, прочитать вслух.

Убивал ли опа? Делал ли он это из убеждений? Либо просто потому, что было дозволено? Было ли ему плохо или стыдно? Испытывал ли он ненависть? Плакал ли? Или верил в свою правоту?

– Они когда-нибудь это обсуждали? Что было потом? Вы слышали, что именно они говорили?

– Я им был не ровня. Я ведь белорус.

– Вам запрещалось с ними разговаривать?

– Меня звали, только когда нужно было переводить.

– Значит, их разговоров вы не слышали?

– Нет. Да я и сомневаюсь, чтобы они об этом беседовали.

– Почему вы так считаете?

– Что было потом… На обратном пути всегда было тихо. Они здорово надирались в грузовиках, и все старались помалкивать. Думаю, тем, кто оставался в деревнях, не больно-то хотелось об этом слушать, а тем, кто ездил в лес на расстрелы, наверное, не больно хотелось говорить. Мне говорить никогда не хотелось.

Сигарета у Колесника догорела. Он стряхивает длинный столбик пепла в пепельницу и закуривает по новой.

– Когда пошли первые расстрелы, люди, белорусы, заговорили об этом повсюду, но скоро перестали. Всем было известно, что расстрелы продолжаются, и люди замолчали. Я тоже знал и тоже молчал.

– А после того?

– Напивался. После, вечером, всегда было много еды и выпивки. Музыка до упаду. Не возникало желания поговорить. Просто мы пили, ели, включали музыку на полную катушку.

Сегодня, Мина, мы просто сидели. И вчера было то же самое.

Миха не отваживается задать свой вопрос; Колесник сидит с ним вместе на кухне целый день. Молча подливает водки, нарезает хлеб. Подает носовые платки. Сидят час за часом, магнитофон крутится и крутится, а потом останавливается, Миха переворачивает кассету и снова включает запись.

Миха подъезжает к деревне, где живет Колесник, но, миновав ее, направляется в город. Магнитофон при нем, но день наверняка опять пройдет в молчании, лучше уж съездить в музей.

Девушка на входе сначала не узнает его, но потом, улыбаясь, здоровается и кивком указывает на книгу для посетителей.

– Верно. Весной.

На этот раз Миха не подходит к манекенам в военной форме и фотографиям с мест расстрелов. Он ходит в другой части зала. Целое утро рассматривает семейные снимки, дома, предметы быта. Перчатки, рулон ткани, серебряная чашечка. Записи в гроссбухе, карандашные каракули, пометки на полях книги.

Мужская кожаная туфля, добротная и тяжелая. Задник изнутри стоптан. Когда-то он ходил по деревне, из города в город. А потом кружил только по дому или, в лучшем случае, заходил к соседу, мерял шагами убогое пространство гетто.

На ту сторону зала Миха не заходит, не отваживается снова заглянуть в те лица.

По возращении Миха обнаруживает Колесника, сидящего на лавке возле Андреева дома. Тот поднимается навстречу подъезжающему по дорожке Михе.

– Я заволновался. Вы не приехали.

Миха не знает, что ответить.

– Ваш друг сказал, что вы пока не уехали. Я решил подождать.

– Все нормально. Только мне сегодня не хотелось разговаривать.

– Ясно.

Миха останавливается, не заходя в дом; старик, похоже, и не думает уходить.

– Послушайте. Я не мог у вас пригласить зайти. Вы знаете, это не мой дом.

– Да. Знаю. Я просто подумал… Вы завтра приедете?

– А вы не против?

– Нет, конечно.

– Просто мне нужен был перерыв.

– Ага. Моя жена, Елена, я попросил ее побеседовать с вами. Она не сотрудничала с немцами. Я подумал, что вам будет интересно и ее послушать.

Миха удивлен.

– Она согласилась?

– Да, да. Она хочет с вами поговорить.

– Хорошо.

– Так я скажу ей, что вы завтра приедете?

– Хорошо.

В доме, на кухне, Миха сталкивается с матерью Андрея. Она наблюдала за разговором из окна и теперь, похоже, рассержена. Она говорит что-то Михе, он не понимает, но пугается тона, каким это сказано. Сплюнув в мойку, она выходит.

Миха сидит за столом вместе с Иосифом и Еленой Колесник. Все трое склонились над микрофоном; магнитофон тихонько гудит на столе. Колесник будет переводить жене. Во время беседы Елена смотрит ему в лицо, но он глядит строго перед собой, ровно положив на стол руки. Он делает вид, будто его здесь нет.