Захар Прилепин - Чёрная обезьяна

…всюду было переслащенное огромное солнце.

Я жмурился и думал: чего я рвался домой, зачем мне туда? Вообще туда не надо мне.

В Алькин подъезд заходила дамочка лет десяти с косичками и сумочкой. Поспешил за ней, чтоб не общаться с домофоном.

У Алькиных дверей на минуту замешкался: позвонить или нет, но подумал, что если она начнет неприветливо говорить куда-нибудь в замочную скважину, даже не открыв мне, — придется сразу уйти. А не хочется.

Извлек ключи. Замок повернулся мягко, как намасленный.

Я так и вошел, улыбаясь, еще не остывший от улицы, с таким видом, будто только что поел горячий и сладкий молочный суп большой ложкой.

Аля громко кричала. Мне стало слышно это, когда я еще открывал дверь. Отчего-то я совсем не удивился ее крику.

Поднял с пола отлично начищенный мужской ботинок со шнурками, завязанными узлом. «…О, как торопился, не успел развязаться…» — подумал я, пытаясь разыскать, где тут написан размер ноги, но не нашел.

Посмотрев на себя в зеркало, быстро вошел в Алину комнатку и звонко залепил ботинком по голой мужской ягодице.

— Это что еще такое? — спросил хорошо поставленным голосом.

Мужчина скатился с Альки и кувыркнулся в угол дивана.

Как все-таки отвратительны голые мужчины.

Аля некоторое время лежала с раскинутыми коленями, поддерживая себя руками под груди — как любила.

Половые органы у нее всегда казались удивительно маленькими, твердыми на вид и посторонними на ее гладком теле — словно на ровный лобок пластмассовой куклы положили улитку, и та налипла присосками.

Но на этот раз улитка была вся раздавлена и размазана.

Наконец Аля разлепила глаза и резко села.

— Ну-ка, пошел вон! — выкрикнула она, но груди не отпустила, так что было не очень понятно, куда именно идти.

К тому же я во все глаза разглядывал мужчину.

Мужчиной был Слатитцев. Слатитцев был в черных носках.

— Ты что? — спросил я его шепотом. — Совсем с ума сошел? Тебя президент разыскивает.

Слатитцев машинально вздрогнул всем телом, чтоб встать, но вовремя себя остановил.

— Что у тебя делает этот паяц? — спросил он брезгливо, повернувшись к Альке.

— Чего это он о себе в третьем лице говорит? — в свою очередь поинтересовался я.

— Идиот, — ответила Аля, глядя в потолок и рывками натягивая на себя простыню, которую, кстати, пытался удержать Слатитцев.

— Давай надевай свой ботинок и скачи в Кремль, — я подбросил Слатитцеву его обувь поближе. Аля перехватила ботинок и с силой бросила им в меня, но промахнулась.

Я прошел на кухню и щелкнул кнопкой чайника. Тут же вспомнил, что у Альки в чайнике вечно нет воды, подхватил его из пазов и поставил под кран.

Чайник действительно был пустой.

Подул на оконное стекло, нарисовал икс, звездочку, скрипичный ключ. Свастику не стал.

Они вышли, только когда повалил пар из носика.

— Тебя что, пинком выставить отсюда? — спросила она мой затылок, подойдя в упор.

Я еще подул на стекло и нарисовал смеющуюся рожицу с ушами. Потом обернулся и посмотрел Але через плечо.

Слатитцев стоял в проеме дверей.

— Аль, у тебя же хороший вкус, — сказал я. — Ты… Вот ты знаешь, как я с ним познакомился?

— Иди вон, я тебе сказала! — повторила Аля.

— Ну-ка, рот закрыла! — вдруг заорал я и сразу увидел реакцию в ее глазах: боится. — Сядь на место, — велел ей, и она действительно села за кухонный стол.

Слатитцев мужественно поиграл бровями, но вовремя не успел отреагировать на мое поведение, а когда собрался, я уже наливал себе кипятка. Пришлось ему дальше молчать.

— Там был большой литературный семинар для начинающих… э-э… литераторов, — вполне домашним тоном начал я рассказывать Але. — Все молодые, у всякого можно рассмотреть незримое павлинье перо в пояснице… И у меня тоже. Наш друг Слатитцев повсюду ходил со своей рукописью и немедленно начинал читать ее вслух любому, кто спрашивал, что это, мол, у тебя. Но лично я запомнил этого человека раз и навсегда однажды вечером, когда после завершения всех занятий сотни полторы относительно юных дарований понемногу собрались в местном, весьма обширном кафе. Слатитцев был великолепно выбрит, с эдакими тонкими усиками, в отлично выглаженной рубашке, даже, кажется, в галстуке… в начищенных туфлях! Единственно, что несколько смущало в его наряде, — он был в синем, махровом, с начесом, трико… и оно было, знаешь, так высоко подтянуто, выше пупка. Можешь себе представить? Белая рубашка, застегнутая на самую верхнюю пуговицу, галстук, туфли и это трико, которое подчеркивало и очерчивало все основные достоинства Слатитцева.