Бернгард Келлерман - Город Анатоль

— А, ты уже здесь, Борис! — воскликнул он. — С приездом! — И Янко протянул Борису руку.

Бледное лицо Бориса выразило порицание.

— Ты мог бы не стучать так ногами и не говорить так громко, — сказал он, понизив голос; он забыл, что Янко жил с больным почти год под одной крышей и в течение многих месяцев ходил все время на цыпочках. — Ну, как живешь? Как твои дела, Янко?

Борис прекрасно знал, как шли дела брата, и Янко ничего не ответил.

— Папа не позволил мне телеграфировать тебе раньше, — сказал он. — На этот раз дело как будто оборачивается неважно.

Борису не нравились ни тон, ни выражения Янко. Он нахмурился. Почему Янко не умеет выбирать слова? Когда наконец научится владеть собой? Янко передал Борису две полученные утром телеграммы. Борис подошел к окну и прочел их. Выражение его лица нисколько не изменилось. Но когда он отошел от окна, его взгляд несколько оживился. Он стал разговорчивее, и голос его зазвучал мягче. Борис заговорил о содержательной жизни отца, о влиянии его политической деятельности, которое ощутимо еще и теперь, о сочувствии печати. Борис говорил необыкновенно гладко и красиво, точно и рассудительно, будто делал публичный доклад. Он говорил без запинки, не подыскивая слов, не делая ошибок в речи. В противоположность Янко, он избегал всех хлестких словечек и местных особенностей в произношении. Он не любил образных выражений, а если пользовался ими, то всегда очень скупо и выбирал их очень строго.

Едва только Янко вышел из комнаты, Борис еще раз вынул из кармана обе телеграммы. Одну он разорвал, другую заботливо сложил, точно какую-то драгоценность, и вдруг прижал к губам с благоговением верующего, целующего библию. А затем стал задумчиво расхаживать по комнате, слегка приподняв плечи и заложив руки за спину. Глаза его блестели. Он пообедал с Янко, и тотчас после обеда лакей тихонько стукнул в дверь. Сердце Бориса замерло. Он немедленно направился в комнату отца.

Да, это была несомненно смерть. Борис не видел отца целый год и теперь испугался его вида. Болезнь изуродовала прекрасную крупную голову. Высокий голый череп потерял свой блеск. Пышная белая борода стала невзрачной и жидкой. Глаза блестели каким-то неестественным, свинцовым блеском, испугавшим Бориса. Это был мертвец, в глазах которого тлела последняя искра жизни. Борис бесшумно приблизился к постели больного и робко приложил губы к руке. Рука была холодная и влажная. Бориса вдруг охватил ужас. Старик не двигался, но по едва заметному движению глаз Борис понял, что он узнал его.

Это было все, что осталось от «человека с каленым железом». «Человек с каленым железом», или просто «Каленое железо», — под этим прозвищем барон войдет в историю своей страны. В столичных газетах уже появились статьи с заголовком: «Каленое железо». Барон Стирбей действительно посвятил всю свою жизнь государству, — не из честолюбия или тщеславия, но из фанатической любви к родине. Ум, неподкупность, непримиримость, настойчивость, постоянство — эти качества принесли ему славу выдающегося государственного деятеля и завоевали уважение всего народа. Ни перед какой силой, ни перед какими угрозами барон не отступал. Два раза на него были организованы покушения. В течение нескольких десятилетий он держал в страхе весь парламент. Он прославился своей назабвенной речью, которую начал грозными словами: «А теперь я пущу в ход „каленое железо!“ „Каленое железо“, то есть железо, которым раньше клеймили преступников. И барон действительно жег, как раскаленным железом, словами своей речи продажность политических деятелей, бесстыдный партийный эгоизм, лживость печати, подкупность чиновников и казнокрадство властей. Его речь наделала в парламенте такого шуму, какого еще никто не помнил, а барон спокойно стоял на трибуне и под вопли старавшихся перекричать его противников повторял все одни и те же слова: „каленое железо“, „каленое железо“. И с тех пор за ним осталось это прозвище.

Долгие годы барон был министром земледелия. Он героически боролся, но по сравнению с затраченными усилиями результаты были ничтожны. Дворяне-помещики ожесточенно противодействовали ему, власти саботировали его распоряжения, и большинство реформ увяло в зародыше. В конце концов барон с горечью отказался от всех своих должностей, чтобы продолжить борьбу посредством брошюр, писем и газетных статей. Теперь борьба пришла к концу.

Сиделка вытерла лицо больного мокрым полотенцем. Врач сделал впрыскивание. Борис, полный ужаса и стыда, отвел глаза от голой руки отца, которая была похожа на палку. У барона зашевелились губы, и он остановил глаза с тусклым свинцовым блеском на Борисе.