Бернгард Келлерман - Город Анатоль

«Давайте подумаем, — сказала баронесса, — что у вас, собственно, есть, Янко? Я подразумеваю лично ваше имущество, кроме того состояния, которое принадлежит вашему отцу и часть которого перейдет вам по наследству. Нет, вы слушайте: ваш отец сейчас болен, а завтра он может выздороветь. Стирбеи живут до восьмидесяти, до девяноста лет. При таком положении ни одна мать не станет рассчитывать на наследство. Что же есть у вас еще?» — «Ничего, одни долги. Впрочем, если вам угодно, у меня есть участок для застройки около старого кладбища». Этот участок я купил у Дубранке. (Ты помнишь, Жак, этого лейтенанта из отряда летчиков, который потом разбился и сгорел? Об этом писали все газеты. Его мать была больна, ей нужно было сделать операцию, а у него не было денег. Я купил у него этот участок за шестьсот крон, хотя он был мне, разумеется, совершенно ни к чему.)

«Ну вот и прекрасно, — сказала баронесса, — достаньте денег под этот участок!» А я ей ответил: «Баронесса, вы бы только посмотрели на этот участок! По нему разгуливают гуси, на нем поселился канатчик и работает там. Этот наглый малый у меня даже позволения не спросил. Кто захочет строиться на этом участке? Понравилось ли бы вам жить в соседстве с покойниками? Вам, я думаю, меньше, чем кому-либо! Вы любите ваших собак, ваши цветники — розы, гвоздики, тюльпаны и всякие там другие цветы. А тут еще рядом цыганский квартал. (Баронесса в ужасе подняла руки к небу.) Ну, так вот, это и есть мои владения! Вот какой у меня участок. Я хотел продать его за двести крон, но надо мной просто посмеялись». — «И больше у вас нет ничего, Янко?»— спросила баронесса. «Как же, есть, — ответил я. — Мне еще принадлежит дом в городе». — «А, это хорошо. Дом — это дом! Сделайте закладную под него. Завтра же идите к Марморошу».

Ты, наверно, знаешь, Жак, что у меня есть дом в городе? — Янко тихонько рассмеялся. — Он стоит в Монастырском переулке и занимает по фасаду ровно столько места, сколько нужно, чтобы проехала повозка с сеном. Расскажу тебе откровенно, как он мне достался. Я выиграл его в карты у капитана Силинского. «Ну хорошо, — сказал я баронессе, — посмотрите сами на мой дом, Монастырский переулок, семнадцать, и посоветуйте, к кому бы мне обратиться насчет закладной». Баронесса действительно отправилась осматривать дом и на следующий день встретила меня громким смехом. «Но, Янко, это же не дом, — сказала она, — это просто-напросто сарай!» — «А вы думали, — заметил я, — что его можно у кого-нибудь заложить! Я хотел этот дом подарить, да никто не берет. Одна надежда, что он скоро развалится». Баронесса сказала: «Да, Янко, так вы далеко не уедете. Вы должны что-нибудь приготовить для своей невесты. Никто не требует, чтобы это был непременно дворец. Особняк Стирбеев вам, к сожалению, не достанется, он, конечно, отойдет к Борису. Впрочем, он слишком угрюм и мрачен для Сони. Соня любит свет. Но ей совсем не нужны какие-то палаты; просто хороший загородный дом с садом». Я слушал всё это, и пот опять выступил у меня на лбу… Но что это? Слушай!

Янко встал с кресла и напряженно прислушался.

Ясно послышался тихий стук в оконную раму.

— Да это просто птица клюет что-то на окне, — сказал Жак.

Но Янко вскочил, взволнованный, радостный. Он сразу забыл про свой неприятный разговор с баронессой, забыл про Соню, забыл всё на свете.

— Боже мой, — шептал он, — ведь это малютка Роза! Какой сегодня день? Среда? Ах, я совсем забыл!

Жак встал.

— Нет, нет, останься! Хоть на несколько минут.

Янко подошел к окну и тихонько стукнул. Затем он вышел впустить Розу.

В доме несколько мгновений стояла мертвая тишина. Ни одна дверь не скрипела, ничьих шагов не было слышно. Но вдруг на Жака повеяло легкой струей воздуха, и он почувствовал, что неподалеку от него кто-то есть. В комнату легкой танцующей походкой вошла тоненькая, хрупкая фигурка, голова и плечи которой были закутаны в пестрый платок. Янко тихонько прикрыл за собой дверь и включил свет.

Маленькая фигурка размотала платок и в то же мгновение с ужасом всплеснула нежными руками:

— Здесь кто-то есть?!

Янко успокаивающим жестом обнял девушку за талию:

— Это Жак, мой друг! Тот Жак, что приехал из Парижа, помнишь? — сказал он вполголоса.

— Ах, Жак? Жак Грегор?

Большие светлые глаза блеснули на Жака.

«Да ведь это ребенок, — подумал Жак, — совсем еще девочка. Что говорил Янко: семнадцать? Ей не более двенадцати! Так вот она какая, эта газель!» У девушки было тонко очерченное лицо. Черные как смоль волосы напоминали перья какой-то дикой гордой птицы, а светлые глаза были полны скорби и страсти. Они были непропорционально велики, и такого блеска, как в этих глазах, Жак еще никогда не видывал. Красавицей эту Розу не назовешь, но ее глаза он никогда не забудет.