Бернгард Келлерман - Город Анатоль

— Да, это насос, — ответил Жак. Он засмеялся. — К сожалению, из этого ничего не выйдет, как пишет мне из Берлина мой адвокат. Я всегда изобретаю то, что уже давно изобретено. Однако переходите сюда, Соня! Будем пить чай.

Жак сам тщательно накрыл и украсил чайный столик. Он наслаждался удивлением Сони. Вот ее кресло. Он обо всем подумал, вот здесь через несколько минут он будет ее целовать, еще раньше, чем закипит вода для чая. Соня качала головой и тихонько смеялась.

— Почему у вас так голо и неуютно? — спросила она.

— Неуютно? Для кого же мне украшать мой дом? Для себя самого? Но я обставил бы его так красиво, как только мог, если бы вы обещали иногда навещать меня, Соня!

Соня улыбнулась и взглянула на него. Она насторожилась. В голосе Жака прозвучали какие-то необычные нотки.

— Разве вам больше не нравится у нас? — спросила она.

— О да, конечно!.. Но, быть может, нам когда-нибудь захочется побыть наедине.

— Да, конечно. Это вполне возможно.

Жак вплотную подошел к ней. Он обнял ее за плечи и поцеловал в губы. Ее губы были нежны и холодны. Она не шевельнулась. Легкий, едва заметный румянец разлился по ее лицу. Он откинул голову назад и заглянул ей в глаза. Взгляд ее был спокоен и ясен. Нежная улыбка играла на губах. Она обняла его голову и возвратила поцелуй.

— Почему бы нам и не поцеловаться? — тихо спросила она. Голос ее оставался спокойным, только она вдруг густо покраснела.

Да, она готова отдаться, она принадлежит ему в это мгновение. Ему нужно только протянуть руку и взять ее в свои объятия. Она будет принадлежать ему, если он захочет, теперь и навсегда.

Спиртовой чайник зашипел, и Жаку был приятен этот вынужденный перерыв. У него была уважительная причина отойти от Сони, и в этом было его единственное спасение. В эту секунду решалась его судьба. Он наливал чай, пододвигал печенье и сахар, развлекал Соню, разыгрывал хозяина и даже влюбленного, и пока он всё это делал, мысли в его голове стали по своим местам. «Ни шагу дальше», — предостерегали они его. Минуту тому назад он чуть-чуть не изменил себе. Да, Соня будет принадлежать ему, если он этого захочет. Но — навсегда! Соню нельзя совратить, как какую-нибудь другую девушку, не совратив при этом самого себя. Любовная интрижка с ней может превратиться в любовь до гроба. Здесь проходит чуть заметная, незримая черта, которую он не должен переходить никогда, никогда! Дело идет о всей его жизни, о его свободе! Ни шагу дальше: это опасная игра, предательство по отношению к ней, предательство по отношению к самому себе. То, что он подготовлял, было настоящей подлостью. Он стыдился себя. Но эта подлая игра и его самого чуть не увлекла в пропасть.

Соня улыбалась нежной, прекрасной улыбкой.

— О чем вы думаете? — спросила она, испытующе смотря на него.

Жак стоял рядом с ней и заглянул ей в глаза, он покраснел и улыбнулся. Неужели она отгадала его мысли?

— О, как глупо всё, что вы думаете! — продолжала Соня. — На вашем лице написаны все ваши глупые мысли, Жак! Да, это очень, очень глупо!

Она наклонилась немного вперед, протянула ему руку и улыбнулась. Но ее глаза, блеснувшие так близко перед ним, вдруг стали темными-темными, не глаза, а сплошные зрачки.

Жак снова поцеловал ее. Теперь он уже ни о чем не думал. Губы у нее были мягкие и горячие. Его испугала страстность, с которой она отдалась ему.

Но Жак уже знал, что всему конец. Он помог ей надеть пальто и привлек ее к себе. Он нежно и влюбленно целовал ее, с жгучей болью в сердце. И всё-таки это был конец. Она улыбалась, счастливая, упоенная любовью, она ничего не подозревала. Каким прекрасным и нежным был ее последний взгляд! Жак обещал ей прийти завтра к обеду, но он знал, что лжет, так как в это же время он клялся себе возможно дольше не показываться в ее доме. Когда он вернулся в комнату, где еще стояли на столе цветы и чайная посуда, его решимость ослабла. Не побежать ли сейчас за Соней? В эту минуту он искренне любил ее. Но вопрос стоял ясно: он или она. Так пусть же будет она. Может быть, он был бы счастлив с нею всю долгую жизнь, но он вовсе не стремился быть счастливым всю жизнь с одной женщиной, даже если эта женщина Соня. Какая у него была цель, он и сам не знал, но во всяком случае не эта.

На следующее утро он получил длинную телеграмму из Берлина: «Анатолийская нефть» переходит в руки «Международной ассоциации» в Брюсселе. Некий господин Брааке, представитель ассоциации, уже выехал в Анатоль. Этого господина Брааке Жак уже знал. Около двух месяцев назад он побывал здесь с письмом от Альвенслебенов и всё основательно осмотрел. Теперь Жак понял, зачем ему это было нужно. Телеграмма привела в волнение весь нефтяной город: «Международная ассоциация» была одним из крупнейших нефтяных концернов, и судьба нефтяного города находилась теперь в руках могущественного Шарля Журдана — председателя ассоциации, известного своим деспотизмом и крутым нравом. Завтра же всех служащих могут вышвырнуть отсюда. Жак написал Соне несколько строк. У него сегодня, как она сама прекрасно понимает, особенно много неотложных дел. На следующий день он ненадолго зашел к ней. Ничто в его поведении не указывало на какую-либо перемену. Ему повезло: баронесса оказалась дома и изнывала от любопытства. «Международная ассоциация»? Это, должно быть, французский капитал? Хорошо ли это для города и для ее личных планов? Ах, как было ему стыдно, когда Соня глядела на него!