Мордехай Рихлер - Улица

Днем, между двумя и четырьмя, телефоном завладевали игроки на бегах. Одному из них, Сонни Марковицу, ежедневно звонили ровно в три. Трубку неизменно брал Нат.

— Добрый день, — говорил он. — Контора по продаже недвижимости Морроу. Вы хотели бы поговорить с мистером Морроу? Минутку.

Марковиц хватал трубку и заполошно тараторил:

— Хорошо, что ты позвонила, кисуля. Но сейчас у меня встреча с важным клиентом. Да, золотко. А то нет. Как только вырвусь. Hasta la vista [33] До свидания ( исп. ). .

Нетерпеливые абоненты еще в незапамятные времена поотколупывали краску с одной из стен будки. Другие исписали оголившийся металл похабными надписями. Один — ему не удалось заманить Молли на свидание — накорябал на стене ключом: «Молли-зараза, у нее никому нет отказа». Внизу Мэнни приписал: «У меня тоже» — и присовокупил номер своего телефона. Рисунки чаще всего были порнографического и к тому же хвастливого содержания, большинство надписей — вполне нехитрого свойства:

Килрой был здесь.

Открой второй фронт.

Перельман — шванц [34] Буквально: хвост. Здесь — ничтожество ( идиш ). .

Поцапавшись с Джои, Сэди, захлебываясь слезами, всякий раз врывалась к Танскому, не удосужившись даже запахнуть халат. Она не считала нужным понижать голос.

— Мам, он опять за свое. Нет, опять не надел. Уперся, и все тут. Конечно, я ему сказала, что доктор не велел. Как не сказать? А он говорит: «Ты кто такая — синагога Бней Яков, что к тебе нельзя войти, не покрывшись?» А я знаю? Ей-ей, мам, он скотина, я хочу домой, к тебе. Нет, неправда. Не могу я ему не позволить, даже если б и хотела. Да подмывалась я перед Сеймуром. Толку-то. Хорошо, мама, я ему скажу.

Шугарман, прежде чем просеменить к Танскому, всегда проверял — не застряла ли в автомате монетка. Завсегдатаи звонили, за редким исключением, бесплатно. Они звонили домой, звонили себе в контору — звонили два раза, вешали трубку и ждали, когда им отзвонят.

Кроме Танского, на улице Св. Урбана были и другие такие забегаловки. Прямо напротив располагалось заведение Мейерсона.

Мейерсон подкладывал картежникам подушки на стулья, кое-что продавал дешевле Танского, но его считали брюзгой, гадом каких мало, и дела у него шли ни шатко ни валко. Отрицать не приходится, завсегдатаи были и у него, кое-кто, повздорив с Танским, переходил к Мейерсону и наоборот, но дальнобойщики и коммивояжеры если и заглядывали к Мейерсону, то лишь случайно.

Мейерсон имел привычку торчать на улице у своего заведения, остервенело махать метлой и кричать тем, кто направлялся к Танскому:

— Слушайте, почему бы вам в порядке исключения не заглянуть ко мне? Я вас не укушу. Мне что, отравление крови нужно?

Особую ярость Мейерсона вызывали беженцы — они начали селиться на улице Св. Урбана во время войны.

— Они заходят, только чтобы узнать, как пройти туда-сюда, — говорил он, — а если и спросят кока-колы, так раз десять требуют поменять стакан.

Детей он тоже не жаловал.

— Знаешь ты кто? — был его дежурный вопрос. — Отцов промах — вот ты кто.

Когда мы приходили сдавать пустые бутылки, он говорил:

— Краденое не принимаем. Идите к Танскому.

Мы были рады, что дальнобойщики и коммивояжеры проезжают через улицу Св. Урбана: какое-никакое, а разнообразие в нашей жизни, плюс к тому, как говорил Шугарман, и своего рода образование. Однако из-за них случались и дорожные происшествия. Один раз задавили мальчика, единственного сына. В другой раз — старика. Но жалуйся не жалуйся, а добиться, чтобы на нашем углу установили светофор, не удавалось.

— Если задавят одного из наших, их это волнует? Им бы только ничего не делать.

Танский, однако, стоял на своем: дело вовсе не в антисемитизме. У нас рабочий район. Вот почему с нами не считаются.

Улица Св. Урбана был одной из пяти улиц гетто между Главной и Парк-авеню, населенных рабочими.

Для забредшего сюда чужака из более зажиточных слоев все пять улиц были на одно лицо. На каждом углу по табачной, зеленной и бакалейной лавчонке. Всюду, куда ни глянь, наружные лестницы. Винтовые, деревянные, проржавевшие и головоломные. Нескончаемые, замысловатые, облупившиеся балкончики; пустыри, перемежающиеся там-сям прогалами. Но мы-то, ребятня, знали, что на каждой из пяти улиц между Главной и Парк-авеню живут люди с различающимися, пусть и незначительно, доходами. Ни одна квартира без удобств и ни одна лавчонка не была похожа на другую. В «Отборных фруктах» обвешивали, у Смайли не отпускали в долг.