Мордехай Рихлер - Улица

У моего деда, как я, к своему удивлению, обнаружил много лет спустя, был билет на поезд до Чикаго. Канаду он не выбирал и попал в нее случайно. На пароходе дед встретил последователя того же, что и он, хасидского ребе; у этого человека был билет на поезд до Монреаля, но у него имелись родственники в Чикаго. Мой отец был знаком с чьим-то родственником в Торонто; Торонто, сказали ему, находится в Канаде. В результате однажды поутру эти двое махнулись на палубе железнодорожными билетами.

По приезде в Монреаль мой дед раздобыл лицензию на торговлю вразнос и небольшой заем в Институте барона де Хирша [26] Морис де Хирш (1831–1896) — еврейский финансист и филантроп родом из Германии. Основал в 1888 г. фонд, который помогал еврейским юношам в России получать образование, а также финансировал обучение языку и ремеслам еврейских эмигрантов в США. и обосновался неподалеку от Главной улицы в районе, где потом будет гетто. Здесь, как и в настоящей Америке, эмигранты работали в потогонных заведениях, условия там были чудовищные. Они арендовали залы над бильярдными и бакалейными лавками, чтобы им было где встречаться, основывали похоронные сообщества, создавали шулы [27] Синагоги ( идиш ). . Выписывали с прежней родины оставшихся там младших и двоюродных братьев, раввинов и невест. Медленно, но неуклонно эмигранты карабкались со ступеньки на ступеньку вверх по иерархической лестнице местных улиц: с улицы, где мусор оставлялся у парадной двери, на ту, где позади дома имелась лужайка плюс огородик с грядками кукурузы и помидоров; из трех комнат над овощной лавкой или портняжной мастерской в собственную квартиру, пусть и без удобств. На улицу, обсаженную деревьями.

Наша улица называлась улицей Святого Урбана [28] Урбан I (ум. в 1230 г.) — папа в 1222–1230 гг. . Вообще-то имя Урбан носили восемь пап, но наш был первым. К тому же его, единственного из них, канонизировали.

Одним концом улица Св. Урбана упиралась в шоссе 11, другим — в шоссе 18, и день и ночь напролет огромные рефрижераторы и коммивояжеры в тряских «шевроле», а порой и туристы проезжали, мчась то в Северный Квебек, Онтарио и штат Нью-Йорк, то оттуда к нам. Время от времени дальнобойщики и коммивояжеры останавливались у заведения Танского — перекусить.

— Монреаль — город что надо, — говорили они.

— Открытый город.

Кто-нибудь из дальнобойщиков непременно подхватывал:

— Веселый город, одно слово — Париж Северной Америки.

Впрочем, если дальнобойщик или коммивояжер был из Торонто, он, чтобы подольститься к нам, присовокуплял:

— Если в Торонто и есть что хорошее, так это дорога на Монреаль. Верно я говорю?

То, что у Танского иногда останавливаются дальнобойщики и коммивояжеры, завсегдатаи считали хорошим знаком.

— Эти парни, они знают, что к чему, — говорил Сегал.

У одних дальнобойщиков руки были в татуировках, другие жевали табак или курили самокрутки. Завсегдатаи судачили о них на идише.

— Интересно знать, и давно вон тот вот вышел из тюрьмы?

— А от вон того, у которого все лицо изрытое, так воняет, будто он сто лет не менял белье.

Дальнобойщики чиркали спичками о лоснящиеся сиденья брюк или зажигали их щелчком ногтя. Они умели плюнуть на пол с таким наглым шиком, что в результате завсегдатаи начинали чувствовать себя в заведении «Танский. Табачные изделия и напитки» не в своей тарелке.

— Ручаюсь, вон тот, лопоухий, досчитает до двадцати, только если скинет ботинки.

— Вы одного не понимаете, — качая головой и хмуро посасывая трубку, убеждал их Такифман, — по статистике они счастливее нас. Им что, нужно, чтобы их дети поступили в Макгилл? Да они каждые девять месяцев, как по часам, рожают ребятенка. Зачем? А затем, что им платят пособие по многодетности, вот зачем.

Когда завсегдатаи вели такие разговоры, всячески принижая более крупных, бравых мужчин, Танский смотрел на них с укоризной. Он тактично искал пути сближения с дальнобойщиками. Нашими братьями, франко-канадцами. Покоренными, угнетенными.

Глядя поверх очков, Танский говорил:

— Стыд и позор, ну как они могли так поступить с забастовщиками в Грэнби?

Или, оторвавшись от газеты, делал паузу, чтобы облизать палец, и предпринимал еще одну попытку:

— Ну как нам помочь нашим чернокожим братьям?

Откидывался на стул, ждал.

Если кто-нибудь из дальнобойщиков на это отвечал: «Чушь собачья — вот это что, все чушь», а другой с издевкой подхватывал: «У меня, приятель, своих забот по горло», Танский опускал косматую седую голову и, если ему не напомнить, забывал приправить гамбургеры горчицей и солеными огурцами. Зато, если дальнобойщики проявляли сочувствие, точнее говоря, сметку и один говорил: «Тут система виновата», а другой: «Как знать, может, после войны все переменится», он наваливал им на тарелки с верхом жаренной соломкой картошки и наливал — бесплатно — кофе, сколько влезет.