Дорис Лессинг - Создание Представителя для Планеты Восемь

Некоторым из тех, кто организовывал живое ограждение, дабы не допустить стада к части урожая, мы велели для пользы наших людей разойтись и убедиться, что новость достигла всех населенных центров. Что до нас, мы остались, где были, используя каждый час солнечного света, чтобы уложить сено в болота и топи. Погода не была достаточно жаркой, чтобы брожение стало безотлагательной проблемой. Пахнущие землей воды этих вересковых пустошей вскоре уже стали источать благоухание, и мы проводили ночи, лежа среди живых растений, большей частью бодрствуя, ибо знали, что скоро эта передышка закончится. Сияли звезды, но не жестким холодным блеском в черноте ночей той первой экспедиции к другому полюсу: это было далекое спокойное сияние, и они все время гасли, когда по небу проносилась дымка или пелена.

Ко времени, когда посланники вернулись назад, растения перестали появляться вновь после жатвы; на холмы и долины гораздо чаще ложились тени, нежели солнце; и ветры уже не были ароматными, а заставляли нас кутаться в шубы. И стада больше не вставали на дыбы, не насыщались и не ревели, но снова притихли. Мы все отправились к месту, откуда могли обозреть долину, запруженную этими животными, которые теперь стояли, опустив головы над землей, где не было больше ни зелени, ни голубизны, ни легкого шевеления появляющихся растений. Мы смотрели на расположившегося неподалеку от нас самца с группой самок, над которыми он верховодил, и с детенышами этого сезона — за множество последних сезонов родилось очень мало детенышей. Мы поняли по его печальной, удрученной осанке, что он ощущает провал, нужду, несчастье, ибо вновь он будет возглавлять вечно голодную, неспособную к размножению группу, поскольку природа говорит «нет», «будущего нет»; вновь им придется опускать свои мягкие морды в плотную почву, запихивая эту дрянь в желудки, усваивающие ее лишь частично. А самки с тревогой следили, чтобы детеныши не отходили от них, и их глаза были красными и дикими, и они лизали и поддерживали эти свои маленькие копии с отчаянием, полностью отражавшим переполнявшие их чувства. Стада стояли там от горизонта до горизонта — ожидая. И мы тоже теперь должны были возвращаться к своему ожиданию.

На том склоне над стадами нас, Представителей, было около сорока, да еще порядка сотни тех, кто доставлял послания людям. Некоторые все еще приходили, маленькими группками, чтобы взять свою долю урожая, который был уже столь скуден, и они тоже катались по зелени и ели цветки. Но лишь немногие оказались способны выйти из состояния оцепенелости и совершить путешествие. Мы стояли, небольшой толпой, в ложбине меж приземистыми холмами.

Еще задолго до времен Великого Льда я научился наблюдать за поведением людей, развитием событий, что они говорят и о чем умалчивают — с тем чтобы понять, что вероятнее всего произойдет — что уже происходит, но еще не полностью раскрылось. Толпа собравшихся там людей, вновь кутавшихся в толстые шкуры, наблюдавших за небом, где собирались первые снежные тучи, не различалась ни по какому признаку, даже с Джохором, стоявшим среди них, — практически не замечаемым, хотя каждый и знал, что среди нас находится эмиссар Канопуса. Вскоре мы, Представители, отделились от остальных и поднялись по склону. Мы сделали это, потому что от нас этого ожидали; мы видели, ощущали, чувствовали, что должны это сделать. Джохор же остался на своем месте.

И когда мы стояли там, в количестве сорока человек, глядя на толпу, а люди смотрели на нас, воцарилась долгая тишина. Что происходит? Мы все задавались этим вопросом, ибо обычно обмен словами между двумя группами, представляемыми и Представителями, был достаточно оживленным. Обычно было очевидно, что каждому нужно делать. Нам никогда не приходилось произносить речи, увещевать, убеждать или требовать — как я видел или же читал, это имеет место на других планетах. Нет, среди нас всех всегда царили единодушие и понимание, и это означало, что вопрос сводился лишь к следующему: такой-то позаботится об этом, и то-то и то-то будет сделано — теми-то. И в те времена было так, что Представитель, испытывавший потребность в перемене, отступал в массы, а кто-то, чувствовавший себя вправе и ощущавший в себе силы для этого, входил в группу Представителей. Но продолжительное молчание отнюдь не было нашим обыкновением. Мы испытывающе смотрели друг на друга, изучали друг друга: мы — их, а они, пристально и внимательно, — нас. И мы стояли так очень долго. С одной стороны до горизонта, где черным на белом неистовствовали бури, простирались стада. С другой — испускали слабенькое дыхание, напоминающее о теперь уже прошедшем лете, вытоптанные и увядающие луга. Небеса над нами были серыми и низкими, и падали редкие снежинки, тут же тая на лицах, на наших пока еще неприкрытых руках. И мы изучали лица друг друга, словно рассматривали свои собственные: что происходит? Что ж, теперь я знаю, но тогда мне это было неведомо. Я чувствовал, словно меня избирают, но на должность, прежде незнакомую. Я чувствовал, что эти глаза, столь внимательно сосредоточенные на мне и остальных Представителях, испытывали, исследовали, едва ли не ощупывали меня. И, смотря на них, мне казалось, что прежде я их и не видел — не видел как следует, не так, как видел их сейчас. Столь близки мы были друг другу в этом отчаянном и ужасном предприятии, которое затронет нас всех, и мы могли лишь отчасти догадываться, как оно всех нас затронет.